Я пожимаю плечами, но тотчас расплываюсь в улыбке.
Звучит до ужаса правдоподобно.
* * *
12 февраля 1997 года
– Ты ужасно мила.
– Что это за фразочки! «Ужасно мила» ему! Осторожно, облокотись, пей. Осторожно, горячее. Вот глупый!
– Стоило разбить эту машину только для того, чтобы ты вот так за мной ухаживала.
– Вот дурак. Скоро диплом получать, а не поумнел ни на гран. Надо издать приказ декана, чтобы таким, как ты, не давали красных дипломов.
– Ой, а таким, как ты, – в первую очередь.
– Это почему это? Я не гоняю ночью на Воробьевых с шизоидными дружками непристегнутая и не запрыгиваю на бордюр без особой необходимости.
– Да, ты и учишься, и работаешь ночами, а в выходные спишь сутками и не услышишь, даже если тебе под ухо подложат дюжину телефонов. А когда просыпаешься, первым делом звонишь не мне, а своим гомоэротичным дружкам и шагаешь с ними по магазинам. Цок-цок-цок.
– Может, перестанешь? Ты мне сам не звонишь, потому что полночи катаешься еще неизвестно с кем. Не надо переводить стрелки!
– Ладно, ладно, Мась. Лучше поцелуй меня, вредная.
– Это я еще вредная, посмотрите на него!
– Вредная-вредная, моя жена.
– Дорогой Георгий, я тебе пока не жена. Не выдавай, пожалуйста, желаемое за действительное.
– Дурочка моя.
– Сам дурак.
– Не жена она мне. Будешь, куда денешься.
– Ага, посмотрим-посмотрим.
– Вот именно, посмотрим. В прямом смысле.
Маша поставила тебя на ноги, все зажило. Но осталось какое-то странное ощущение. Любовь притупилась, иногда тебе казалось, что она или что-то в ней тебя раздражает.
Раздражает ее улыбка, то, как она заглядывает тебе в глаза. По-свойски. Как сестра, мать, любовница. Как та, которая изучила твою душу. Та, чья душа будет вести твою, за руку, через много лет. Она была близкой. Опасно близкой.
Другие на твоем месте инициировали бы расставание. Невозможно ведь постоянно не доверять, сомневаться, заводить спор при каждом удобном случае. Не уважать ее работу, насмехаться, а про себя – гордиться. И тебя ведь только сейчас начали раздражать шуточки друзей про бессмысленного дурака с влюбленными глазами. Шутка-то со стажем.
Тем не менее история с расставаниями была не для вас.
Ты бы, может, и хотел, чтобы она была более «многословной» по поводу вашего совместного будущего. И почему-то из всех «уроков литературы» и той «сентиментальной чуши», как ты отзывался о прочитанном, запомнились слова Ольги Ильинской, сказанные тогда еще ее Обломову:
«Нет, просто на этом пути, как правило, расстаются… а мне, расстаться с тобой… Никогда!»
И ты, может, хотел бы, чтобы и она произнесла что-то подобное и бросилась к тебе с объятиями. Но Маша упорно играла в рациональность, хотя ты и подозревал, что это лишь маскировка. А на самом деле она жить без тебя не может.
И выговаривал ей за это. Хотя любил день ото дня сильнее.
Она и в последний год была во всем лучше тебя. Иногда ты оставлял за собой последнее слово в споре – уже не жалея ее, – будь то какой-то страшно далекий от жизни гуманитарный предмет или что-то вроде финансовых рынков. В этих спорах ты мог быть жестким, даже жестоким, но она проигрывала не по этой причине. Ее подводила излишняя эмоциональность, Излишняя для мужчины, но органично присущая женщине.
Ты же испытывал молчаливое удовлетворение.
Она никогда не обижалась, даже если было очевидно, что к ней несправедливы. Просто сжимала кулачки.
* * *
12 марта 1997 года
