– Ох, – обернулась я, с испугу хватаясь за горло, – здравствуйте, Артур Станиславович.
– Можно просто Артур, – пожал тот плечами. – Присядешь?
Только тут я заметила богато накрытый стол. Приборы, серебро, скатерть, вазу с цветами. Либо он так всегда обедал, либо опять же расстарался для меня. Я кивнула, довольно нервно обтерла взмокшие ладони о брюки.
– Извините, что отвлекаю.
– Извини, – поправил Вершинин, отодвигая для меня стул. Из открытого на проветривание окна донесся аромат надвигающейся грозы и его дорогого парфюма. Взгляд замер на свежем порезе, который смотрелся так, будто Вершинин в спешке побрился буквально перед моим приходом. – Кажется, ты любишь итальянскую кухню.
Откуда он знал?
– Да. Спасибо большое.
Вершинин привстал, нависая над столом, чтобы снять серебряную крышку с моей тарелки. Я взглянула на пасту с говядиной (он знал и это, да) и медленно подняла глаза на сидящего напротив мужчину. Кажется, я уже говорила, как сильно он изменился с нашей первой встречи. Сейчас смешно сказать, да, но мне было пять, когда я услышала о нем впервые. Была обычная репетиция в школьном актовом зале, где Дана Родионовна, за неимением лучшего, преподавала ритмику, чтобы потом, в нерабочее время, иметь возможность здесь же по бартеру вести балетный кружок.
– Так, дети, послушайте меня внимательно! Сегодня у нас генеральная репетиция перед выступлением, на которое придут посмотреть очень важные люди. Если им все понравится, у нас будет шанс заручиться поддержкой спонсоров и выйти совсем на другой уровень. Всем понятно?
Это то, что Дана Родионовна озвучила вслух детям. А потом тихонько пробубнила под нос: «Кто бы мог подумать, что вчерашние бандюки будут спонсировать балетный кружок!».
Кто такие бандюки, я даже в пять лет знала. На острове девяностые сильно задержались, а может, вовсе никуда не уходили. И потому, выходя на следующий день на сцену в качестве главной надежды Романовой, я испытывала довольно смешанные чувства. С одной стороны, мне нужно было сосредоточиться на танце, с другой – я не совсем понимала, как это сделать, если взгляд то и дело убегал к странного вида людям, сидящим рядом с Даной Родионовной на школьных стульчиках в первом ряду. В конце концов, не каждый день я могла увидеть всамделишных бандюков – было немного страшновато, но интере-е-есно! В итоге вариации я станцевала так себе, но под конец реабилитировалась в фуэте. Я зафиксировала точку на поблескивающей фиксе во рту главаря, взяла форс и крутила, крутила, крутила, делая что-то совершенно невозможное, как я потом уже поняла, для своего возраста. Я как сейчас помню того Вершинина: стриженного почти под ноль, ужасно неуместного в том зале – ведь где он, а где балет, и вообще…
Этот Вершинин от того отличался кардинально. Хорошая стрижка, ухоженные, без следа наколок, руки. Вместо пиджака, который полагалось носить людям его положения, вполне демократичное поло. Но главное, разговор. Он избавился от бандитских повадок, отточил речь и действительно выглядел скорее хорошо знающим себе цену автократом, чем вчерашним зэком, каким он мне навсегда запомнился.
– Ешь, Есения. А то остынет. Вина?
– Нет, – по привычке отказалась я, но вдруг вспомнив, что мне больше нет нужды ни от чего воздерживаться, передумала: – А вообще давай… те.
Все равно было ужасно неловко разговаривать с ним на ты.
– Мне всего тридцать девять, – усмехнулся Вершинин, словно считывая мои мысли. – У тебя сменился партнер?
