Это всё проносится в моей голове, конечно. Озвучивать такое не стану. Что я, враг себе?
Слёзы обиды наворачиваются на глаза. И паника подступает.
- Как я домой доберусь? – сдавленно спрашиваю. – Я даже не понимаю, где мы находимся.
- В Лопухинке мы, - вдруг раздаётся за плечом. – Я тебя довезу, не переживай. Через час-полтора выйдем. Надо чтоб мужики разошлись, а то тебя не выпустят. Пусть забудут о твоём присутствии и свалят. А то по рукам пойдёшь, дурочка.
Точно… я дура. И слышать это от Громова вдвойне обиднее.
Сегодня Ляля заехала за мной вместе со своим другом.
- Эм, думала, мы вдвоём поедем, - настороженно спрашиваю, плюхаясь на заднее сиденье белой шахи, чьи дверцы изрешечены круглыми ржавыми дырами, похожими на отверстия от пуль.
Может, это они и есть? Я уже ничему не удивляюсь.
- Митька только подкинет. Да, Митяй? – Ляля обнимает его со спины, сидя позади водительского кресла. – У него сегодня много дел, всю ночь бомбит в Рамбове.
Вообще мы живём в Ломоносове, но местные часто его между собой Рамбовом называет, что пошло от старого названия города Ораниенбаум.
- Пятница, вечер, всегда активно.
Впервые вижу этого Митяя, хотя, возможно, он откуда-то с области. Мне не нравится, как он пристально меня разглядывает, оценивающе даже как-то.
- А это Илона, кстати, - знакомит нас Ляля. – Будущий учитель начальных классов. У меня-то не сложилось.
- Ну какой из тебя учитель, Ляля, - зыркает Митяй на неё. – Чему ты научить можешь? Пить, курить и трахаться? – Ржёт, словно лось. - Я, кстати, любя, не обижайся. Но не твоё это.
- Мать говорит, профессия нужна, - тянет Ляля, - хотя её же в первых рядах под зад коленом с завода пнули, когда сокращения пошли. Но она у меня такая… полы мыть не будет, - вскидывает гордо голову. – И я не стану.
Думаю, а чего такого в полах? Моя, вон, мыла, когда нужда заставила. На ткацкой фабрике с шести до восьми утра убиралась. И меня с собой таскала, потом в школу вела.
- Ладно, Митяй, едем, хватит базарить, - шлёпает Ляля его по плечу.
И мы мчимся, по Ленинской, мимо парка, то и дело ныряя из света в темноту, потому что половина фонарей не работает.
Едем мы довольно долго. Митяй молча подгазовывает. Из магнитолы, проглотившей кассету наполовину, рвётся новый хит. Сегодня душно, днём вообще, будто в бане было, а парни поют про тучи. От дождя бы я не отказалась. А ещё лучше от ливня. Сейчас начало июля, и жара стартанула сразу под тридцать. Ещё и комета эта дурацкая… Поднимаю глаза в небо, но мы на центральном шоссе, и её пока не видно.
Все новости об этой комете. Кто-то реально ждёт конца света. Хотя мать моя говорит: куда уж хуже?
Ляля треплется про родаков. Кажется, это её болевая точка.
- Достали! – завершает коротко. – Хочу съехать от них.
- Есть куда?
- Пока нет. Замуж выйду и свалю.
- За кого?
- Да вон за Митяя. Мить? – двигается на самый краешек сиденья, снова обвивая плечи парня руками. – Возьмёшь меня в жёны-то?
- Дура, руки убери! Впишемся ещё куда-нибудь! – рявкает её Митяй.
- Фи… - презрительно тянет Ляля. – Я и сама за тебя не пойду. Грубиян!
- Тут темно, как в жо… - тут мне хочется прикрыть ушки руками, и я отворачиваюсь к окну.
В принципе, с Митяем мне всё понятно. Он как большинство местных ломоносовских пацанов. Что у них в головах? Ларёк, с друзьями в Бронке позависать, да от бара до квартиры прогуляться?
Ляля складывает руки на груди, та поднимается в вырезе платья, на коже блестит золотая цепочка. Отчаянная Ляля, я б с таким богатством в клуб не пошла. Сорвут ещё! У нас одной девочке в группе серьги сдёрнули практически вместе с ушами. И это было среди бела дня возле метро!
