Девочка и чудовище - страница 17

– До свадьбы заживет, – пошутил я. – Не протягивай руки, а то протянешь ноги.

– Так главное – и в бутылочку не дала поиграть, и так не хочет… Ничего – еще не вечер.

Он, наконец, включил свой агрегат, и с шумом и скрипом понесся магический баритон, с первых же звуков берущий тебя в плен… Уже на середине песни открылась дверь и вошел Яков Борисович, старый коммунист, внешне похожий на артиста Этуша. Мы поздоровались, и он спросил у сына:

– Это твое?

– Нет. Принесли послушать. А шо?

– Шо-шо? Я тоже хочу, – сказал он, лукаво улыбнувшись.

И мы, втроем, битый час прилипали к магнитофону, боясь пропустить каждое слово – так что Мишке иногда приходилось перематывать пленку.

– Ты перепиши себе, – сказал Мишкин отец.

– Да у меня пленки нет, – ответил тот расстроенно.

– Нету? А я знаю, где достать… – и он довольно и многозначительно поднял палец. – Попроси своего друга на пару деньков, а потом отдашь.

Я, конечно, согласился.

Мишка вышел меня провожать и, оглянувшись, достал папиросы.

– Бери, – протянул он пачку «Беломорканала», – все офицеры советской армии курят «Беломор».

Мне давно хотелось закурить – после ленкиных слов… И я, конечно, не выдержал.

2

Вообще мало что изменилось в новом году, не только курение – жизнь катилась по протоптанной дорожке… День уходил на всякую рутину, а вечерами я садился за стихи и дневник.

Как-то, поднимаясь утром к школе, я увидел Юлю: она спускалась с верхней улицы среди таких же девчонок и ребят, спешивших на первый урок. Я, конечно, видел только ее.

На ней была черная шубка и красная вязаная шапочка. Она легко ступала по заснеженной улице, с одной стороны которой присели засыпанные снегом частные домики и старые деревянные заборы под белыми париками, а с другой торчал полуразваленный фундамент школьной ограды. Полы ее шубейки слегка раскрывались, и мелькали стройные ножки в красных полуботинках, которые, будто не касаясь земли, неслись мне навстречу.

«А ведь она может детей мне рожать!» – подумал неожиданно я, и эта мысль была настолько простой и глубокой, что я даже не пытался ее понять, а просто «запечатал» в себе.

Мы кивнули друг другу и продолжили путь со своими случайными попутчиками.

Первым был урок русской литературы. Вера Павловна никогда не входила в класс по звонку – ее появление напоминало выход на сцену. Мы пол-урока могли рассматривать ее красный свитер-жабо с крупным янтарным ожерельем или перламутровые сережки. И она это понимала. Поэтому зачастую, с гордой осанкой не вставая из-за учительского стола, Вера Павловна могла долго рассказывать о посещении кладбища, где лежали известные писатели и поэты, или проводить викторину о российских деятелях культуры… Анализом произведений мы, если и занимались, то вскользь. Видимо, ей это тоже было не интересно.

Вера Павловна считалась звездой городской педагогики, и в этот раз (очевидно, после просмотра только что вышедшего фильма «Доживем до понедельника») сказала: «Вырвите по двойному листочку – будем писать сочинение». И написала на доске тему: «Счастье… В чем оно?»

Писать так писать… Я тогда еще не видел этого фильма, поэтому ничто не мешало мне изложить собственные мысли.

Вначале я вспомнил, кого вокруг чаще всего называют «счастливчиком», и полностью отверг понимание счастья как материального изобилия – «мещанское счастье».

А вот духовные ценности, на мой взгляд, должны отвечать двум критериям: постоянному развитию (самосовершенствованию) и активной борьбе за лучшее будущее. Не случайно же у меня над письменным столом висело фото из журнала, где девушку с открытым, решительным лицом окружили полицейские в закрытых шлемах и полной экипировке.