– По орфикам и пифагорейцам, а вслед за ними – по мнению наших приятелей-стоиков, надо отказаться от всего, что связывает тебя с областью чувств, земных забот, телесных влечений, а интересоваться лишь духовным, чистым, в чем, конечно, и состоит истина. А чем больше ты привязан к земному, тем больше и дольше душа будет странствовать в этой юдоли порока, боли и смерти – земной жизни. Да не в одной, а попадет в колесо воплощений, пока сам бог (пока не знаю, что они под этим подразумевают) не освободит тебя от этих странствий!
Выслушав и помолчав немного, Валерий заметил:
– Все-таки он очень умен! Я имею ввиду – Луций.
– Согласен! – поддержал его Марк. – Это человек энциклопедических знаний!
– Ты мог бы чаще беседовать с ним.
– Мог бы, – и здесь согласился Марк. – Я хотел и пробовал не единожды. Хорошо бы и тебе попробовать!
– В чем загвоздка?
– Его раздражает, и он не скрывает этого, если ты пренебрегаешь беседами с ним как с учителем. Но так же он раздражается и выходит из себя во время любой такой беседы! Это происходит непредсказуемо, но неотвратимо регулярно! Проповедовать стоическую выдержку, требовать ее от меня, а притом по ничтожному поводу взрываться, как бешеный огурец, только тронь! Я перепробовал тысячи способов поведения – все тщетно! Теперь знаю точно: его недовольство и даже гнев – неотъемлемая, органическая часть его самого! Невозможно получить одно – наставления и советы – без другого – щелчков и выволочек! Как невозможно получить мед без пчел.
– Очень образно!
– Да-да… Вот тебе еще образ: в каждой беседе с ним мне приходится лавировать, как кораблю в шторм среди острых скал. И нет-нет, да я ударяюсь о невидимые подводные камни нашей беседы, и мой корабль дает течь. Остается немедленно ретироваться и залечивать раны! А если я окажусь в какой-то беседе хорош как собеседник, так он разражается бранью в адрес невежественной римской толпы, или тупоумных сенаторов (о, я лишь повторяю его слова!), или дурных законов, или испорченных нравов – все равно плохо и равно отвратительно для него, Луция. Тут они прекрасно поют на пару с Квинтом Метеллом. Горе или благо Риму, что Луций никогда не добивался цензорства? Ни в сенате, ни в народном собрании не осталось бы ни единого человека: все, буквально все оказались бы негодными или недостойными. Он, возможно, стал бы великим оратором, но у него неблагозвучный голос, квириты этого не примут, а Луций полагает ниже своего достоинства что-то менять в себе, считаясь с мнением людей.
– Ты все же выучился у него многому.
– Не отрицаю. Но мог бы и большему! Все, что ты сейчас от меня услышал об учении пифагорейцев, и услышал за какой-то час, я выуживал у Луция в течение нескольких дней, замирая и чуть ли не кланяясь, а вдобавок выслушивая его надменные речи с критикой всего и вся!
– Да-а, – протянул Валерий, – хорошо, что цензором у нас сейчас Публий Сципион! А знаешь, меня очень заинтересовало это учение о «странствиях» души. Ты не находишь его забавным?
Судя и по голосу, и по взгляду Валерия – насколько Марк знал приятеля, – тот вовсе не находил обсуждаемую тему «забавной». Но такова уж была манера Валерия «прощупать» мнение Марка. «Я сам виноват, – подумал Марк, – слишком часто острю на его счет – теперь Валерий не решается сразу высказать свою точку зрения». А вслух произнес:
– Забавным – нет. Я всерьез полагаю, что в нем что-то есть. – Он начал швырять камешки в море, стараясь попасть точно в центр расходящихся по воде кругов.
