Монокль пока был великоват для девочки, и потому Аби приходилось придерживать его в глазнице. Держатель тут оказался очень к месту: порой, выскользнув, из пальцев девочки, устройство начинало раскачиваться на золотистом шнурке, прицепленное за ухо, но на пол ни разу не падало.
Из-за ярких красок и живого маминого образа Аби всегда с удовольствием пользовалась нейропроектором. Шутливые утренние мамины приветствия, записанные в монокле, девочка зачастую просматривала по нескольку раз подряд. Достаточно было движением зрачка указать на нужную запись в памяти устройства: список сам собой всплывал где-то на границе поля зрения.
Вот и в то утро, девять лет назад, Аби, проснувшись, села на кровати и, увидев на тумбочке монокль, сразу приложила его к правому глазу. Сначала, просматривая сообщение, она болтала босыми ножками, торчащими из коротких пижамных штанишек. А потом замерла, когда до неё дошёл страшный смысл маминых слов.
Мама, всё такая же яркая и близкая, в этот раз выглядела очень грустной. Обращалась ласково, но не стала обманывать, водить за нос и заговаривать зубы – она никогда так не делала. Сказала всё сразу, как есть. Уезжает надолго. Очень надолго. И даже не знает, когда вернётся.
Аби просмотрела это короткое сообщение какое-то бессчётное число раз, а потом монокль выпал из её пальцев и повис на золотистом шнурочке.
Так её и застала госпожа Крон. Постучав и не дождавшись ответа, настоятельница осторожно открыла дверь и вошла.
– Что случилось, Аби? – госпожа Крон участливо склонилась к сидящей на кровати девочке, увидев, что на той лица нет.
Аби молча, со слезами на глазах, протянула госпоже Крон свой монокль.
– Ничего не вижу, – пожала плечами настоятельница, поглядев через толстую линзу в янтарной оправе на полоску света от восходящего солнца, вливающуюся в маленькое окошко.
Тут только Аби вспомнила мамины рассказы о том, что монокль настроен на её сетчатку глаза, и другой человек сообщения посмотреть не сможет. Пришлось, всхлипывая, пересказывать случившееся на словах.
– Ну что же, Аби, так бывает, – рассудительно сказала настоятельница. – У взрослых порой случаются такие дела, которые нельзя отложить. Даже из-за любимого ребёнка. Ты ведь знаешь об этом?
Аби кивнула, вытерев слёзы рукавом пижамки.
– Хочешь совет? – Крон села рядом с ней на кровать.
Аби опять кивнула, боясь, что разревётся, если заговорит.
– Пусть сегодня всё будет как обычно!
– Как это? – удивлённо повернулась к ней девочка.
– А вот так. Как будто ничего не случилось. Как будто тебе всё нипочём! Сможешь?
Аби сначала неуверенно пожала плечами. А потом всё-таки кивнула.
И было так! День промелькнул привычной вереницей событий. А за обедом Аби даже поймала себя на том, что беда на какое-то время забылась в деталях, осталось только тяжёлое чувство в душе.
Вернувшись вечером в свою комнатку, Аби уселась на кровать, огляделась. Её взгляд пошёл по кругу – уже ставшие родными стены с приятной светло-сиреневой обивкой, встроенный шкафчик на противоположной от двери стене, невысокий потолок с рельефным рисунком балок, столик, чтобы делать уроки, встроенный в стену терминал интернатовского инфора, рядом с ним старинный чемодан на тумбочке, а выше окошко во внутренний двор, через которое заглядывали в комнатку отсветы заката… Осознав, что осталась среди этого совсем одна, Аби расплакалась, сжав монокль в кулачке. В стену не швырнула – потому, что там мама…
