Я не знаю.
Но с каждым следующим видением мне кажется, что кто-то задался целью убедить меня в том, что кошмары – совсем не кошмары.
Что я это не вижу.
Что я это живу.
Что я это умираю.
А потом просыпаюсь и умираю снова. И снова. И опять – с ещё более страшными подробностями. И так будет продолжаться до тех пор… пока я не поверю.
Какое простое объяснение и как же трудно было до него додуматься. Если я искренне поверю в преследующие меня видения, они обязательно сбудутся; если нет – однажды они останутся в прошлом. Так будет, потому что есть непреложный закон: достижимо только то, что мыслимо. А тому, что в себя не пускаешь, ты отказываешь в праве на существование. То, во что не веришь – обязательно исчезнет.
Но как же трудно не верить…»
* * *
Изначально улица звалась Вороньей – по находящейся здесь Вороньей слободе Андроникова монастыря, что было не очень благозвучно, но логично. В двадцатых годах ХХ столетия её зачем-то обозвали Тулинской, коряво увековечив один из псевдонимов Владимира Ленина, который, вполне возможно, сам Ильич к тому времени позабыл. Тем не менее – прогнулись и переименовали. И лишь через много лет улица получила современное название – Сергия Радонежского, что стало неожиданным, но понравившимся москвичам возвращением к традиции называть улицы и площади по стоящим на них храмам.
Ведь что может быть логичнее?
А иногда, так тоже бывает, храмы и церкви остаются лишь в названиях улиц и площадей, не пережив исторических катаклизмов. Так, например, произошло с церковью Иоакима и Анны, известной москвичам ещё с XV века и давшей название улице Якиманка. По легенде, отыскав в ночи припозднившегося прохожего, часто – подшофе, городовой интересовался не адресом, а приходом, после чего выслушивал произнесённый заплетающимся языком ответ: «Яким… Анка…» который и определял географическую принадлежность пьяницы. Затем простонародное сокращение превратилось в полноценное название – одно из настоящих московских, а церковь исчезла в ходе брежневских издевательств над старым городом.
Но то – Якиманка.
Что же касается Изольды Нарцисс, то она жила в одном из панельных домов по чётной стороне Сергия Радонежского, поэтому Вербин подъехал к нему с Николоямской. Дом стоял перед перекрёстком с Рогожским валом, за которым улица Сергия Радонежского превращалась в коротенький бульвар Энтузиастов, переходящий, в свою очередь, в одноимённое шоссе, по которому когда-то давно энтузиастов – мошенников, убийц и государственных преступников – этапировали в Сибирь. То есть этапировали их по Владимирскому тракту, но в рамках одной из первых кампаний по переименованию логичное название было заменено на странное.
Нажимая на кнопку дверного звонка, Феликс думал, что откроет хозяйка, но увидел перед собой пожилую женщину, в которой не было ничего «экстрасенсорного». А скромная одежда и фартук выдавали домработницу. Она вежливо поприветствовала гостя, подождала, пока Вербин снимет куртку и разуется, указала на тапочки, после чего кивнула на двойные межкомнатные двери. Феликс открыл правую створку, шагнул и оказался… В гостиной. Не мрачной, но весьма необычной, стильное, тщательно продуманное убранство которой производило сильное впечатление.
Только чёрно-белые тона. Никаких компромиссов с оттенками: глубокий антрацит и яркое молоко. Чёрное платье хозяйки – и её белая кожа; чёрный диван у белой стены; чёрная мебель и белая керамика на полках; чёрные браслеты и белые волосы. И лишь одна деталь имела отличный цвет – ярко-красные губы женщины. Вербин увидел их, едва войдя в комнату и разглядев сидящую в кресле Нарцисс – не мог не увидеть, не мог не обратить внимания. Губы привлекали, заканчивая образ комнаты и женщины ярким восклицательным знаком.
