После общения с очередной дамой сердца Фибка устроился рядом со мной, вытянув свои ходули в проход, отчего мой закуток принял вид отгороженного помещения.
– Ну, рассказывай. – Он поудобнее устроился и скрестил руки на животе.
– Ты хочешь сказать, что стал гораздо искушеннее меня во всех житейских вопросах, мы поменялись ролями и теперь ты готов давать мне советы? Но мне нечего выкладывать.
Последнее время Фибка был занят исключительно своими проблемами. Его личная жизнь насыщена приключениями Дон Жуана. Этот долговязый детина пользуется безумным успехом у студенток. И вот он решил наконец снизойти, притормозить скачку, промокнуть слезы, подставить плечо и ободрить старую подругу.
Фибка неуверенно покосился на меня, присполз на стуле и, глядя в потолок, спросил:
– Ты так считаешь? Вид у тебя не ахти какой счастливый. Выглядишь, прямо скажем, паршиво. Ты же умная девчонка!
Если Домбровский, с его постоянным выпендриванием, несет подобное, значит, это правда – и про ум, и про «не ахти какой счастливый» вид.
– Неужели ты думаешь, что какой-то носитель штанов стоит того, чтобы из-за него страдали? – чересчур, на мой взгляд, прямолинейно спросил он.
Я огляделась в ужасе по сторонам, боясь наткнуться на конопатый Курочкин нос у себя за спиной.
– Ничего страшного не произошло, просто нет сил, выдохлась. Черная полоса и глубокая, когда вынырну.
– Опять твоя осенняя меланхолия, – поставил диагноз Фибка.
– Мадам уже, конечно, позвонила? – Все во мне клокочет, и я готова треснуть Фибку линейкой. Великолепно могу себя представить, как этот недоумок подыгрывает моей мамочке, обещает на правах друга поддержать и помочь. В чем может меня поддержать этот мальчишка? Я смотрю на его самодовольную физиономию, и не хочется даже разговаривать.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь?
Я молча указала ему пальцем на дверь и отвернулась, сложив на груди руки. Вопрос закрыт. Свое обещание моей мамочке он выполнил. Со мной все в порядке. Домбровский потянулся, хлопнул себя по животу и резко вскочил.
– Иду в буфет. Составишь компанию?
Я отказываюсь, но Фибка не уходит и в нерешительности топчется у своего стола.
– Чего тебе?
– Вопрос деликатный…
Он похож на красну девицу, двухметровый детина, потупивший от смущения глазки.
– Надеюсь, не студентка.
Честно признаться, мне совершенно безразлично, с кем проводит время Фибка в комнате под самым чердаком.
– Ни к чему не прикасаться, – почти с угрозой говорю я, опасаясь за пару коробок со старыми вещами, разобрать которые все не доходят руки.
Мой друг детства покорно мотает головой.
– Кстати, – осеняет меня, – не рекомендую обещать моей мамочке больше, чем можешь выполнить, а то я тоже пообещаю Зинаиде Петровне заняться твоей нравственностью…
Уверенности в том, что я не выполню своего обещания, у Фибки нет, уж слишком изменились наши отношения за последнее время и задушевных бесед мы больше не ведем, а все больше придумываем маленькие пакости друг другу.
– Убирайся в буфет, – бурчу я, но, видно, не судьба, потому что на пороге появляется Витенька Кукин и торжественно произносит:
– Калерия Семеновна устраивает фуршет.
– По поводу?.. – вообще-то мне наплевать, по какому поводу, потому как эту старую каргу иначе, как Холера-Калера, я назвать не могу. Меня от нее воротит, а немцы по этому поводу говорят: Ich kann sie nicht riechen[18].
– Именины у Кристины… – поет Фибка.
