И она уже была почти готова к бою, когда шторка, отделявшая Симу от остального мира, отдернулась, и Лев, не спрашивая разрешения, шагнул к ней, отнял душ, прижался всем телом – именно так: он к ней, не ее прижал. И то, что это вышло у него так по-ребячески, будто он искал у нее защиты от собственного холода, мгновенно обессилило Симу, лишило даже желания сопротивляться и отстаивать невозможность каких бы то ни было отношений, кроме профессиональных.
– Почему ты такой?! – вырвалось у нее.
– Не уходи от меня, – попросил он.
– Ты сам уйдешь. Уедешь… Когда? Сегодня? Завтра?
– Не сегодня и не завтра. До премьеры я пробуду здесь точно, а потом… Как Бог даст.
– Ты опять надеешься на Его помощь?
Ей казалось невозможным говорить о Боге, говорить о чем бы то ни было в те минуты, когда они опять сливаются в одно, делясь радостью и болью. И Лев, наверное, почувствовал то же самое, не ответил ей.
«Неужели это происходит на самом деле? – медленно проплыло в ее мыслях. – Со мной происходит… Он такой красивый… Он такой…»
Она так обмякла в его руках, что Лев едва удержал. Прижал – вот теперь прижал ее сам! – немного покачал, как маленькую, поцеловал мокрые, слипшиеся сосульками волосы.
– Теперь уже не торчат…
– Думаешь, ты усмирил меня?
Ей не хотелось вырываться. Стоять бы так и стоять, чувствуя, как упавший душ омывает теплом ноги. Совсем не страшный мировой океан, и два человека, обнаружившие друг друга в пустоте. «Случайно столкнувшихся, чтобы разойтись каждый своею дорогой», – напомнила она себе. Нужно было повторять это постоянно, чтобы не дай бог не забыть, как мимолетно счастье.
– Думаю, тебе хорошо сейчас, – отозвался Лев.
С этим Сима спорить не стала. Возразить – значит обидеть так, что это уже не забудется. Не простится. Ей не хотелось, чтобы он увез в душе обиду. Пусть ему станет чуточку легче нести свое одиночество. А ей тащить свое…
– Мне хорошо. Ты самый добрый лев в мире.
– Отец два месяца не разговаривал с мамой за то, что она дала мне еще в роддоме такое имя, – усмехнулся он.
– В кого из них ты уродился таким красивым?
Не кокетничая, Лев признал:
– В маму. Отец, по-моему, всю жизнь мучился комплексом из-за этого. Ему никак не удавалось поверить, что она действительно любит его. Он просто с ума сходил.
Нарушить его молчание – брови сдвинуты, губы напряженно растянуты – Сима не решилась, ожидая, что он продолжит, и Лев добавил:
– Поэтому я и женился на красавице. Чтобы она не страдала.
– Но она страдала…
– Мы оба страдали. Давай не будем говорить об этом, а? Ни о моей жене, ни о страданиях. Их ведь больше не будет.
«О! Они только начинаются». – Сима улыбнулась его наивности. Или притворству? Может ли драматург не играть в жизни, если постоянно проделывает это в воображении?
– Давай не будем, – согласилась она. – Завтракать поедем ко мне?
– Мне не хочется есть по утрам. Может, просто выпьем где-нибудь кофе?
– Ты думаешь, эта вода унесла нас на берега Сены?
– А у вас нет кафе? – удивился Лев. – Серьезно?
Она рассмеялась:
– Есть, конечно! Я хотела проверить, попадешься ли ты?
– Я предложил бы поехать ко мне, но ведь до премьеры ты не вырвешься из своих Березняков.
– Я и после не вырвусь. – Сима одновременно закрутила оба крана и храбро посмотрела ему в глаза.
Впрочем, сказала она себе, если со стороны Льва все – сплошное притворство, нечего и опасаться обидеть его.
Взгляд отвел он, нервно облизнул мокрые губы.
