– Только учтите, Анна Александровна после смерти Зины немного того, – Николай Никитич покрутил пальцем у виска, – так что вы поделикатнее.
– Николай Никитич, дорогой, я понимаю, буду вести себя как ангел. Только скажите, когда пойдем к ней.
– Сегодня вечером в семь.
– В пять, в пять, Николай Никитич.
– Ах, нетерпеливость ваша, в семь, так мы с ней договорились.
Я уж и не знаю, как прожил эти пять часов. Пообедал, не чувствуя вкуса пищи, пошел в кино и, ничего не понимая, глядел, как на экране бывший уголовник по кличке Акула возвращается обратно в лагерь. Потом я полчаса ждал Николая Никитича, и это были самые длинные полчаса в моей жизни. Наконец он пришел. Я даже поначалу не узнал старика.
В темном костюме, старомодном галстуке в горошек, он был необычайно торжествен. Стекла его пенсне сияли, и оглушительно скрипели новые желтые полуботинки. Николай Никитич смущенно и торжественно подошел ко мне и сказал:
– Пойдемте.
И вот мы идем по податливо прогибающимся под ногами деревянным тротуарам. Идем необычайно медленно, как мне кажется.
У калитки дома Промысловых Николай Никитич одернул пиджак, повернулся ко мне.
– Помните наш уговор?
Я молча кивнул.
Мы поднялись на крыльцо, и Николай Никитич повернул ручку смешного бронзового звонка, на котором славянской вязью было написано «Прошу повернуть».
Дверь нам открыла невысокая старушка.
– Здравствуйте, Мария Казимировна. – Николай Никитич снял шляпу. – Анна Александровна дома?
– Дома, дома, проходите.
Николай Никитич еще раз посмотрел на меня, словно говоря: «Помните, о чем я вас просил?» Я кивнул головой.
В большой комнате резко пахло завядшими цветами и какими-то неизвестными мне духами. Свет с улицы с трудом протискивался сквозь темные узорчатые шторы.
Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел высокую женщину, одетую в черное.
– Кто вы такой?
Голос у нее был неприятно резок.
Я начал объяснять цель своего визита.
– Покажите ваши документы.
Я протянул удостоверение. Она взяла его, внимательно прочитала, протянула мне.
– Хорошо. Я вам верю. Я знаю, вы ищете мою дочь. Идите сюда.
Я подошел к большому круглому столу, покрытому стеклом.
Анна Александровна чиркнула спичкой, зажгла свечи, стоявшие в узорчатом медном подсвечнике. На столе под стеклом лежали фотографии. Десять или пятнадцать. Сосчитать я не мог, уж слишком необычна была обстановка. Ребенок, маленькая девочка с огромным бантом, голенастый подросток, наконец, красивая девушка с необыкновенно светлыми волосами.
– Это моя дочь Зина. Когда началась война, она работала В Харькове. Потом пришли немцы. Она осталась там. Вернее, ее оставили работать в подполье. Вот… – Анна Александровна положила передо мной папку, – здесь книги, вырезки из газет и журналов. Не ищите ее фамилию. Ее нет среди подпольщиков. Она, конечно, работала под другим именем. Но я мать, я узнаю свою дочь по поступкам. Так могла поступать только моя Зина. Я сейчас прочитаю вам.
– Анна Александровна, – спросил я как можно мягче, – в каком году и где погибла ваша дочь?
– Погибла? Кто Вам сказал об этом. Она нашлась. Она опять в тылу врага. Вот смотрите.
Анна Александровна положила на стол яркий конверт и фотографию. Несмотря на тусклый свет свечей, я отчетливо различил на конверте почтовый штамп «Квебек». Письмо было из Канады.
Я взял в руки фотографию. Женщина и мужчина на фоне приземистой машины, на заднем плане что-то вроде готического собора. Зина почти не изменилась, только чуть располнела, но лицо осталось таким же молодым и красивым. Я перевернул фотографию. «Милая мама! Я живу хорошо…
