Дочитать я не успел. Анна Александровна вырвала у меня фотографию.
– Не смейте, голос ее стал низким, с хрипотцой, – не смейте! Никто не должен знать, где она. Она жива, она опять выполняет задание! – Промыслова почти кричала. Она шагнула ко мне, упала грудью на стол. Подсвечник покатился на пол.
– Верните мне мою дочь! Верните!
В комнату вбежала старушка, остро запахло валерьянкой.
Николай Никитич потащил меня за рукав.
– Вот видите, – сказал он мне на улице, – как плохо-то получилось. Не она?
– Нет, Николай Никитич, явно не она.
– А я, признаться, и не знал, что ее дочь жива. Вы не посмотрели, откуда письмо?
– Из Канады.
– Ай-я-яй! Подумать только. Несчастная Анна Александровна!
Вечером в гостинице я думал о Зине из города Квебека. Кем же была она? Переводчицей, секретаршей в комендатуре, или вышла замуж за немецкого офицера? А может, просто угнали на работу в Германию, а потом страшно было возвращаться домой? Кто знает! А сколько таких же человеческих судеб, искалеченных войной, встречу я на путях моих поисков? Пока что сказать трудно. Но я твердо верил, что если даже мне не удастся найти Зину, то именно сейчас я столкнусь с другой прекрасной человеческой судьбой.
Утром на автобусной остановке я крепко обнял Николая Никитича.
– Я все равно буду искать, найду, напишу вам! – крикнул он вслед тронувшемуся автобусу. В четыре я приехал в Москву, а через час я был на Савеловском вокзале. А через два уже сидел в купе поезда Москва – Ленинград. За три часа пути построил довольно четкий план поиска. Прежде всего горком комсомола, потом военкомат, потом районные архивы, потом… еще десять пунктов.
В Талдомском райкоме комсомола очень внимательно выслушали мою историю. Больше того, мне обещали оказать всяческую помощь, но, к сожалению, никто из молодых ребят не помнил военные годы. Работники военкомата добросовестно несколько дней копались в своем архиве, но никакого упоминания о Зине, погибшей на Калининском направлении зимой 1942 года, так и не нашли. Городские архивы Талдома не располагали нужными мне документами.
Так день за днем проваливался пункт за пунктом казавшийся мне безукоризненным план поисков. Телефонные звонки и беганье по городу стали казаться мне утомительными и никому не нужными. Я перебывал во всех учреждениях, где мне могли помочь, и переговорил с доброй полсотней людей. Это был тупик. Но я не знал тогда, что это был только первый тупик, – и чемодан мой был почти уложен.
Стук в дверь прервал мои сборы.
– Войдите, – сказал я раздраженно.
Вошел немолодой, среднего роста, очень обыкновенный человек.
– Колосов, Иван Иванович. Простите, что помешал – сказал он, протягивая мне руку.
Я сухо пожал его руку и указал на свободный стул. Он сел и сказал:
– Я бывший комиссар Талдомского истребительного батальона. Я знаю почти всех, кто ушел из Талдома на фронт. Расскажите, кого вы разыскиваете?
Мы сидим в номере на проваленном гостиничном диване, и я рассказываю Ивану Ивановичу о своих поисках. Колосов молчит, и я никак не могу понять его отношение к услышанному.
– Ну вот и все, собственно, – говорю я.
– Погодите-ка. – Колосов поднимается, застегивает рубашку. – Пошли.
– Куда?
– Узнаете.
Мы молча идем через пыльную площадь с красными старин ными лабазами, вздрагивающими грустными лошадьми и суетливыми воробьиными компаниями. Мы идем и молчим. И наконец, останавливаемся у зеленого штакетника больницы.
