Я спокоен: достойно справился со всеми своими обязанностями. Но намаялся так, что едва держусь на ногах. Пишу это письмо, чтобы успеть отправить с почтой. Если бы не твоё письмо, вызвавшее у меня тревогу и подозрения, давно бы уже лежал в постели. Просто с ног валюсь. Так что же произошло? Успело ли моё письмо? Как твоё здоровье? Избавились ли, наконец, от того гадкого доктора? Сообщи скорее. Если получу от тебя радостную весть, буду считать себя счастливейшим из людей. Я рад, что выполнил свой долг перед страной, сумел выполнить, и всё же душа не на месте… Если враг решил напасть, пусть нападает, ещё поглядим, кто кого… Хоть бы ребёнок родился благополучно!.. Принявшись за письмо, сунул под мышку градусник. Чёрт возьми, опять тридцать девять!.. Ну и пусть… Главное, войска наши заняли позиции и успешно делают своё дело…
Я весь в огне, глаза туманятся. Аллах да поможет мне. Жду твоего радостного письма. Поцелуй за меня дочку».
Загида прочла письмо и ощутила воодушевление, словно в подвиге отца есть и её доля. Но события, похоже, шли к развязке, поэтому у неё не было времени разбираться в своих чувствах. Она взяла в руки очередное письмо. Оно было из больницы Анкары, на официальной бумаге, похоже на повестку. Отец пишет: «Восемь дней прошло с тех пор, как я отправил тебе последнее письмо. Очнулся в больнице в Анкаре. Манёвры прошли успешно, генерал поблагодарил дорожных строителей, каждого в отдельности. Не увидев меня среди коллег, он спросил, где я. Я же в это время лежал без сознания в палатке на вершине горы. Со мной был один из рабочих. Поскольку все доктора были с войском на манёврах, рабочий мой ничего не мог поделать, только позвонил по телефону в центр. Генералу рассказали, что я болен, что работал с высокой температурой. Он забрал меня из палатки и в собственном вагоне доставил в Анкару. Так он спас мне жизнь. Сейчас мне немного полегчало, но сил нет, встать не могу. Что ни день делают инъекцию. Видно, придётся побыть в больнице ещё неделю – дней десять. Выписавшись, хочу взять отпуск и поехать в Стамбул. Я всё ещё жду от тебя ответа на предыдущее своё письмо. Как со здоровьем? Позвала ли докторов? Писать больше не могу. Устал. Жду ответа…»
Ответа ждал не только отец её, инженер Вахит, но и сама Загида. Не дочитав письма отца, она, волнуясь, потянулась за другим, узнав руку бабушки.
Она писала по-старому арабским шрифтом, старательно выводя буквы. Письмо начиналось гневными, злыми словами, пересыпанными арабской и персидской лексикой. Загида сначала ничего не поняла, но потом, подбираясь ближе к сути, уловила смысл и, кончая чтение, покраснела от стыда. В переводе на обычный язык это означало: чтобы так опостылеть жене ненужными упрёками и наставлениями, надо быть очень грубым, невоспитанным человеком. Я знала, каков ты, только никому не рассказывала. Можно ли из захолустья Анатолии с дурацкими горами и долинами так поносить больную беременную женщину с её издёрганными нервами? Спасибо доктору Папазяну, он спас мою дочь, вычистил её. Теперь она в больнице. Чтобы помочь девочке, мне пришлось пожертвовать собой, взвалить на себя большие хлопоты. Все украшения, какие были у нас, пришлось заложить в ломбард… Если хочешь, чтобы жена поправилась, пришли денег… Вот такое содержание.
Загида готова была расплакаться, так ей стало тяжело.
Тут же было официальное извещение доктора Назми: «Я трижды ходил к твоей жене. Тёща под разными предлогами не дала мне увидеть её. Мне кажется, что всё у неё было нормально. При прежнем осмотре не было ничего, что вызвало бы какое-либо подозрение. Думаю, Аллах поможет, всё будет хорошо и без моего участия».
