– И, очевидно, оказалось, что это плохо.
– Да, и я знала это еще до того, как он произнес первое слово. Поняла по выражению его лица. Оно словно излучало смесь страха и триумфа, и поначалу Уве никак не мог подобрать нужные слова. Он нес в основном какую-то чепуху – сказал, что холдинг хочет иметь большее влияние на нашу деятельность, омолодить содержание и привлечь больше знаменитостей. Но потом…
Эрика закрыла глаза, провела рукой по мокрым волосам и допила остатки вина.
– Да, Эрика?
– Сказал, что они хотят удалить тебя из редакции.
– Что?
– Естественно, ни он, ни холдинг не могли себе позволить высказать это прямо, и тем более получить заголовки типа «“Сернер” изгоняет Блумквиста», поэтому Уве сформулировал это очень красиво, заявив, что хочет предоставить тебе бóльшую свободу и возможность сконцентрироваться на том, в чем ты наиболее силен: на написании статей. Он предложил стратегическое местонахождение в Лондоне и щедрый договор внештатного корреспондента.
– В Лондоне?
– Он сказал, что Швеция слишком мала для парня твоего калибра, но ты же понимаешь, в чем тут дело.
– Они думают, что не смогут провести свои преобразования, если я останусь в редакции?
– Примерно так. Вместе с тем, думаю, никого из них не удивило, когда мы с Кристером и Малин сказали однозначное: «Нет, даже не подлежит обсуждению», не говоря уже о реакции Андрея.
– Что же он сделал?
– Я почти стесняюсь рассказывать. Андрей встал и заявил, что ничего более позорного в жизни не слышал. Сказал, что ты принадлежишь к лучшему, что есть в нашей стране, что ты – гордость демократии и журналистики и что холдингу «Сернер» следует накрыться с головой и стыдиться. А еще назвал тебя великим человеком.
– Он явно переусердствовал.
– Но он хороший мальчик.
– Это точно. А что же сделали люди из «Сернер»?
– Уве, конечно, был к этому готов. Вы, разумеется, можете выкупить у нас наши акции, сказал он. Дело только в том…
– Что цена возросла, – дополнил Микаэль.
– Именно. По его словам, согласно любой форме фундаментального анализа, доля «Сернер» должна, по крайней мере, удвоиться с момента вхождения холдинга в журнал, учитывая добавочную стоимость и репутацию, которые они нам создали.
– Репутацию?! Они, что, с ума сошли?
– Абсолютно, но они хваткие и хотят загнать нас в угол. Меня интересует, не хотят ли они убить двух зайцев: сорвать куш и, добив нас финансово, отделаться от конкурента.
– Что же нам, черт возьми, делать?
– То, что мы умеем лучше всего, Микаэль: бороться. Я возьму из своих денег, мы выкупим их долю и будем биться за то, чтобы делать лучший журнал Северной Европы.
– Конечно, круто, Эрика, а дальше? Мы попадем в жуткое финансовое положение, с которым даже ты ничего не сможешь поделать.
– Знаю, но у нас получится. Нам уже доводилось выбираться из трудных ситуаций. Мы с тобою можем на какое-то время снизить себе зарплаты до нуля. Мы ведь обойдемся?
– Всему приходит конец, Эрика.
– Не говори так! Никогда!
– Даже если это правда?
– Особенно в этом случае.
– О’кей.
– Нет ли у тебя в работе какого-нибудь материала? – продолжила Бергер. – Любого, такого, чем бы мы смогли дать по голове медийной Швеции?
Микаэль закрыл лицо руками и почему-то подумал о Пернилле, дочке, сказавшей, что она, в отличие от него, собирается писать «по-настоящему», хотя что она считала не «настоящим» в его текстах, осталось непонятным.
– Пожалуй, нет, – произнес он.
