Филипп Красивый, скорчив рожу, покачал головой:
– Скорее, в раковине от жемчужины. Беда моя в том, что документов местных не имею: ни паспорта, ни иного удостоверения личности, даже водительских прав нет. – И с надеждой поглядел на Кулакова: – В курортном городе, я знаю, многие сдают жилье…
– Мы не сдаем, – поторопился ответить Кулаков. Ему как-то не хотелось приводить такого, что ни говори, скандалезного гостя к себе домой, да еще и документов у него никаких. И… и это что ж: придется знакомить его с матерью и Сашкой?! Это уж ни в какие ворота…
– Да, впрочем, я и тут неплохо устроюсь, – пошел на попятный фокусник.
Кулаков несколько удивился, но спрашивать, где это «тут», не стал; он вытащил из кармана мобильник, который что-то долго молчал: связь, что ли, пропала. Но связь имелась, а… времени было: три часа ночи.
– Черт! Матери забыл позвонить! – воскликнул Кулаков. – Волнуется небось! Надо ехать. Придется тачку брать. А нас… не заперли тут?!
Он сбежал по желтым ступенькам вниз и, подергав дубовые двери, убедился, что они закрыты.
– Все, все двери заперты, и служебный ход тоже, – подтвердил Филипп Красивый, следуя за Кулаковым по пятам; несмотря на толстую подошву грубых ботинок, двигался он бесшумно, точно змея в мозаичной пустыне. – Двери заперли и ушли: и администратор ушел, и контролеры ушли – одну, правда, унесли, – и кассиры убежали, и все до единой уборщицы умчались, только завтра утром придут. Офисы ночью закрыты, и театры, увы, тоже. Ну что ж, придется здесь ночь коротать. А твоя мамаша предупреждена, так что не волнуйся…
– Как предупреждена? О чем предупреждена? – ужасно удивился и обеспокоился Кулаков. – Кем предупреждена?
– Да нет, об этом – ни-ни-ни! Разве ж мы не понимаем?! Дело очень и очень секретное и, во всяком случае, не для женских, не для материнских ушей. Да еще и договор покамест не подписан… А мамаше ты сам же и позвонил: дескать, у девушки переночуешь. Неужто забыл, Володя? Да что с тобой?! Намедни при мне звонил по мобильному телефону, который схож с коровьим боталом: пастух всякого слышит и сыщет по нему…
Кулаков ни о каком звонке не помнил, но в графе «исходящие» и впрямь значился звонок матери в двенадцать часов ночи… Старьевщик торопливо договаривал:
– Мамаша осталась довольна. Даже «слава богу» изволила воскликнуть! Вот до чего ты, Володя, мать свою довел тем, что изо дня в день, вернее, из ночи в ночь, домой приходишь! Уж и мамаша начала волноваться, мол, все один да один сынок… А какие твои годы: сорок два – это разве возраст для мужчины?! А мы устроим… таких пери в перьях сюда нагоню… закачаешься… как одуванчик под ветром! Вот только договорчик подпишем, – и гость плотоядно ухмыльнулся и подмигнул.
– Вы что же, еще и сводник? – скривился Кулаков. – Вот только этого, попрошу, не надо…
– Хорошо, хорошо, хорошо, это я так… Была бы честь оказана… А нет – так нет! А на нет, как говорится, и суда нет!
Тем временем Кулаков с гостем, завернув за угол, оказались перед дверью в первую ложу бельэтажа, северянин открыл дверь и сделал знак рукой, угодливо пропуская Кулакова вперед; тот приостановился, бормоча:
– Да зачем это, что тут, спектакль, что ли, какой?.. Или каннский фильм будем смотреть… до первых петухов?
– Фи… Можно и фильм… Можно и каннский, – говорил Филипп Красивый с брезгливой миной. – Десятая муза – Кино, одиннадцатая – Политика, а двенадцатая – Масскультура Искариотская, которая и предаст их всех.
