– Костярин, ну ты же выжил! Несмотря на отсутствие печени и развившийся топографический кретинизм.
– Это потому что я пограничник! А твой нетренированный организм сдаётся уже перед местным разбодяженным компотом.
Я повернулся к коллеге.
– Ты когда-нибудь видел, чтобы чёрный так разговаривал с белым?
Я встал из-за стола под хохот офиса и направился на выход; остановившись перед дверью, я повернулся лицом к начальнику и, указав на Костю пальцем, потребовал:
– Двенадцать плетей этому нигеру за неуважение к белым! – и вышел.
Я направился в сторону курилки лицезря в ней до боли знакомую картину: женщина в возрасте поправляла стеклянные литровые баночки, наполняла их водой и непонятно на кого громко ругалась. Я не знал, как к ней обращаться, все звали её «пожарница».
– Что, опять все банки попереворачивали?
– Да! И ведь никто не поправит за собой!
– Вот же безответственные люди! Сгорим же однажды!
По курилке пробежал смешок.
Пожарница сама принесла туда банки и постоянно следила за ними, что бы бычки тушили о воду и только потом выбрасывали в урну. К слову, всё в курилке, вместе с самой курилкой было металлическое. Пожарница на самом деле работала инженером техники безопасности и, так же как и её коллеги, должна была ходить по строительной площадке и следить за порядком. Но её собственная идея – «следить за порядком в курилке возле офиса» ей понравилась больше. Тут подошёл Костя с важным видом и очень умным лицом, держа руки на поясе, словно он ревизор.
– Да кому вы объясняете? Здесь из понимающих только скамейка! Но ей сейчас думать неудобно, ей приток кислорода к голове жопами перекрыли. Я предлагаю начать собрание прям здесь и составить график дежурных по баночкам.
– Тогда я предлагаю лишить меня партийного билета и больше не приглашать на собрания партии! – ответил я Косте.
Курилку покосило со смеху, а пожарница молча сидела с недовольным лицом.
Солнце палило как в последний раз, создавая мираж над крышей нашего железного офиса. Я опустил козырек своей строительной каски на глаза и пошёл прогуляться по строительной площадке, делая вид, что делаю свою работу. На площадке хоть и шумно, зато не так жарко и душно.
Я шёл по заводской дороге из ровно уложенных бетонных плит и размышлял о проведённой ночи:
“Зачем Рони это надо? Эксперимент? Нет, у неё это не в первый раз. Извращённая фантазия? Точно нет, она слишком умная и воспитанная для того, чтобы так извращаться. Тут причина посерьёзней должна быть. Что-то, из-за чего она перешагнула черту и ушла от консервативного секса”.
Я начал сравнивать наш с ней секс с сексом с другими девушками и заметил разницу, ощущения в процессе у Рони были на много выше, чем у остальных. Я понял – это отчасти связано с бандажом. Верёвки беспрерывно действовали на нервные окончания, в связи с чем чувствительность её тела возросла, и каждый нерв сигнализировал. Это как будто трогать синяк. Тронь своё тело в любом месте, ощущение будет одно, дотронься до гематомы, и ощущения будет намного острее. Возбуждённые нервы! Точно! Но этого всё равно мало, нервы можно возбудить, и не прибегая к таким жестким методам, и уж тем более не изображая рабыню. Должно быть что-то ещё, что-то важное. Я чувствую это, когда смотрю в её глаза.
В тени эстакады прятался от жары Костя и что-то интересное обсуждал с Атиллой, нашим куратором. Атилла был немцем польского разлива и не очень хорошо разговаривал по-русски. Он принимал информацию как-то прямо, дословно. Будто не знал о существовании оборотов речи и чувстве юмора. Я подошёл к ним, чтобы послушать.
