Родители переглянулись, и отец поморщился.
– Если бы, Краш, – только мы еще не добыли того, за чем сюда приехали.
– А если магазин спортивных товаров разграблен? – с ноткой отчаяния в голосе спросила Краш.
Ей не хотелось, чтобы мама вышла из машины и увидела вблизи, что там творится. Она и сама не понимала, почему так важно этого не допустить, но тем не менее. Мама только притворялась суровой, потому что была натурой чувствительной. Даже смотреть вместе по телевизору (пока не прекратились все передачи), как одни люди измываются над другими – совсем другое дело. А тут всё прямо перед глазами, живьём, а не по ту сторону экрана телевизора или объектива камеры. И не сто́ит маме на такое смотреть. Просто не сто́ит.
– Наверное, оставлю машину здесь, – как-то неуверенно произнес отец, что на него было совсем не похоже. Не к добру это – не успели выбраться в город, а уже двое выбиты из колеи.
– Только сначала развернись, а потом выйдем, – попросила Краш.
Папа оглянулся через плечо на ее постоянное, с раннего детства, место на заднем сиденье. Все четверо расположились на своих законных местах: папа – за рулем, мама – рядом, Краш – позади мамы, Адам – за спиной отца. «Мальчики налево, девочки направо», так захотелось Адаму лет в пять, и с тех пор это вошло в привычку.
Отец будто хотел спросить зачем, но передумал и просто нехитрым маневром развернул внедорожник на пятачке в обратную сторону.
На мгновение у Краш мелькнула шальная мысль: а скажи она отцу не останавливаться, а возвращаться домой, пока не отошел от потрясения при виде той кучи, он бы послушался?
Нет, пожалуй, командовать два раза подряд – такое ей с рук не сойдет, это всё-таки отец, и через минуту он придет в себя.
Отец вынул ключ из замка зажигания, и все как один выбрались из машины, словно в каком-то синхронном танце. Краш закинула на плечи рюкзак и захлопнула за собой дверцу. Они оказались прямо перед этой преградой посреди улицы, и вонь ударила в нос гораздо резче, чем в машине, ведь маски, в лучшем случае, защищали только от заразы, а не от смрада.
Они молча шли вперед, ведь каждый понимал, что всё равно придется миновать эту Гадость, что возвышалась на пути, и чем скорее, тем лучше.
А еще, наверное, все уже догадались, что у них перед глазами, только не отваживались произнести вслух.
Впрочем, когда они приблизились футов на двадцать, никаких сомнений уже не осталось, и весь ужас происходящего стал очевидным.
Какой-то человек, точнее, какие-то люди сволокли множество трупов на эту улицу в черте города, свалили их в кучу и подожгли. В середине, где огонь горел жарче и дольше, остались обугленные скелеты, но по краям и внизу тела, хоть и обгоревшие местами, еще сохранили человеческий облик и словно таращились вокруг широко распахнутыми глазами.
«Надеюсь, они уже были мертвы, очень надеюсь, – размышляла Краш, – тихо скончались у себя дома и не испытали этого ужаса – сгореть заживо из-за какого-то кашля, потому что кто-то решил наспех зачистить город, предав огню всех заподозренных в болезни. Иначе получается, что даже я, при всей своей склонности драматизировать, не могла вообразить, насколько всё плохо».
Ее охватило беспокойство вперемешку с удивлением, кто же умудрился собрать эту гору и разжечь костер, и где эти люди сейчас. Окинула взглядом всё вокруг в поисках подозрительного движения на верхних этажах. Не может же быть, чтобы во всём городе не осталось ни единой души.
