Читать онлайн Елизавета Сагирова - Девять дней начала света

Впервые отец заговорил со мной о замужестве за девять дней до моего совершеннолетия. Я, конечно, восприняла это как его желание поскорее избавиться от неполноценной дочери, что и не преминула тут же озвучить. В итоге мы пустились во взаимные обвинения и наговорили друг другу много лишнего.

А ведь, как говорится, ничто не предвещало.

С утра отец через домработницу Татьяну попросил меня спуститься в столовую к завтраку. Это само по себе уже было странно, поскольку мы никогда не завтракали вместе и даже никогда не завтракали в столовой. Отец делал это у себя в кабинете за работой, а я пила кофе в постели. Поэтому неожиданное предложение встревожило и раздосадовало меня – я решила, что родитель опять заведёт разговор о протезах, и в столовую вкатилась уже ощетинившаяся, как дикобраз.

Но речь пошла о другом.

– Скоро твой день рождения, – отец кивнул на один из стульев, предлагая мне присоединиться к нему за столом.

Домработница Татьяна уже принесла для нас кофейник, сахар и сливки, а судя по доносящимся из кухни ароматам, скоро ко всему этому должна была подоспеть свежая выпечка. Есть мне не хотелось, кофе я бы предпочла выпить в одиночестве, и точно не в сияющей хрусталём и мрамором стерильно чистой столовой, которая напоминала мне операционную, пробуждая в душе самые неприятные ассоциации.

– Тебе исполняется восемнадцать лет, – продолжил отец и поднялся, явно намереваясь помочь мне пересесть на стул, но я быстро сказала:

– Не надо, я так.

И осталась в кресле.

Он, как ни странно, настаивать не стал, лишь поджал губы.

Имя моего родителя было кошачьим. Но кошачьим не ласково, а грозно, так что желающих подшучивать над этим не находилось. Лев Тимофеевич Кошурин. Я уродилась его последним и поздним ребёнком, и к моим восемнадцати годам отцу уже перевалило за шестьдесят, однако на здоровье он не жаловался. А вот характер Льва Тимофеевича с годами портился на глазах. Отец легко выходил из себя, резко краснел, на лбу вздувалась лиловая вена, и горе тому, кто в такие моменты не успевал убраться подальше. Однако я к отцовской вспыльчивости давно привыкла и благополучно пропускала его рычание мимо ушей.

Татьяна принесла корзинку с горячими круассанами, поставила на заранее приготовленную салфетку, и вышла из столовой, подчёркнуто плотно прикрыв за собой дверь.

Под непонятным взглядом отца я въехала за стол, раздвинув инвалидным креслом тяжёлые стулья с высокими спинками, и потянулась за кофейником. В торжественной тишине огромной столовой мы налили себе по чашке кофе и пригубили его. Я ждала начала разговора, ради которого была выдернута из постели, но отец почему-то медлил. За приоткрытым окном чирикали воробьи, а поодаль раздавалось мерное “вжик-вжик” ножниц Юсика, подстригающего кусты, вскоре готовящиеся распуститься первой нежной зеленью. Я подумала, что после завтрака обязательно отправляюсь в сад, пусть даже рассветная ясность неба окажется обманчивой и снаружи меня встретит почти зимняя свежесть апрельского утра. Зато скоро солнце поднимется выше и можно будет подставить под его лучи лицо, ставшее совсем бледным за долгие зимние месяцы. Может быть, у меня на носу даже появятся несколько золотистых веснушек, совсем как в детстве.

Тогда я ещё не знала, что это был последний день, когда мы радовались своему светилу, а не боялись его.

– Скоро твой день рождения, – второй раз сказал отец, так и не дождавшись от меня вопросов, – Ты уже подумала кого пригласишь?

Круассан, который я как раз поднесла ко рту, так и не был надкушен. Вместо этого мы с отцом молча таращились друг на друга несколько томительно медленных секунд. Он снова ждал моих вопросов, а я пыталась понять, что всё это значит. Мои дня рождения не отмечались уже четыре года, и я не собиралась менять это, о чём отец, разумеется, не мог не догадываться.

– Никого не приглашу, – наконец ответила я, возвращая круассан в корзинку, – Ты же знаешь, что мне некого приглашать.

Это была не совсем правда. Я собиралась пригласить Юсика и провести с ним уютный вечер в нашем домашнем кинотеатре. Для этого уже присмотрела две шикарные космооперы, отыскала в меню ближайшего ресторана гигантский сет роллов, и даже уговорила Татьяну раздобыть из погреба бутылку французского вина, не слишком давнего года выпуска, чтобы покража с меньшей вероятностью была когда-нибудь обнаружена. Отцу об этих планах я рассказывать, конечно, не собиралась, но как выяснилось минутой позже, у него на мой день рождения планы тоже были и они кардинально отличались от моих.

– Всё-таки восемнадцать лет бывают один раз в жизни, – сухо заметил он, барабаня пальцами по мраморной столешнице, – Ты становишься взрослым человеком, это стоит отметить.

– Семнадцать лет тоже бывают один раз в жизни. И девятнадцать. И двадцать. И…

– Не кривляйся! – повысил голос отец. Его шея над безупречно белым воротником рубашки покраснела, но он совладал с раздражением и лишь с укоризной посмотрел в мои невинно вытаращенные глаза.

Терпеливо повторил:

– Ты становишься взрослым человеком. И это накладывает на тебя некоторые обязательства. Например, умение вести светскую жизнь, общаться с людьми своего круга.

– Это обязательства твоей дочери, а вовсе не каждого взрослого человека, – возразила я.

Отец пропустил этот слабый протест мимо ушей и продолжил развивать свою мысль. Его тон стал привычно деловым и сухим, он больше не притворялся будто его интересует моё мнение.

– Я хочу устроить праздник, на который мы пригласим семьи моих друзей и деловых партнёров. У многих из них есть дети плюс-минус твоего возраста, вам будет полезно познакомиться. Заведёшь подруг, а может быть, и кого более близкого, а?

Отец игриво подмигнул, и это так не шло его лицу, редко выражавшему какие-либо эмоции, что я неловко отвела глаза, словно увидела нечто непристойное.

– Это что же, ты мне смотрины решил устроить? Потенциальных женихов пригласишь?

– А почему нет? – отец не смутился, – Или ты намерена до старости пялиться на небо в своём аквариуме?

Аквариумом отец пренебрежительно называл нашу с Юсиком уникальную обсерваторию. А о таком занятии как “пялиться на небо”, менее приземлённые люди обычно говорили: “увлекаться астрономией”. Но где астрономия, а где политика и бизнес, в парадигме которых он привык мыслить?

– Пап, – я опустила глаза и теперь смотрела туда, где у здорового человека находились бы колени, – Ты же прекрасно знаешь, что если кто-то и захочет на мне жениться, то только потому, что я твоя дочь.

– Чушь! – преувеличенно возмущённым тоном воскликнул отец, – Ты умна и красива, у тебя есть всё для того, чтобы любой был счастлив видеть рядом такую девушку!

– Всё, кроме ног… – ответила я так тихо, что думала, отец и не услышит, но он услышал. А может быть, прочитал по губам – его род деятельности и жизненный опыт способствовали такому навыку.

– Опять двадцать пять! – отцовский кулак грохнул по столу так, что взволновался недопитый кофе в наших чашках, – Хватит раздувать трагедию из своей… особенности!

– Ты хотел сказать – из моей инвалидности? – безжалостно уточнила я, – Но я же ничего не раздула. Ног и правда нет.

– Если бы ты не была такой упрямой ослицей и согласилась на протезы, никто бы этого и не заметил!

Вместо ответа я вытянула губы трубочкой и задудела мелодию главной музыкальной темы из старого фильма “Терминатор”. Этот приём был взят мной на вооружение три года назад, когда отец впервые заговорил о протезах, потому что протезы эти больше всего походили на оторванные ноги робота из вышеупомянутого фильма, вызывали у меня истеричное хихиканье, и, разумеется, я не хотела видеть эти жуткие механические ходули там, где раньше были мои ладные стройные ножки. Тем более что привыкание к таким девайсам оказалось бы делом не скорым и болезненным.

Но в этот раз приём не сработал. Отец не стал, как обычно, орать: “Ну и чёрт с тобой, оставайся в кресле!”, а посмотрел на меня печально, почти смиренно.

– Взросление не прибавило тебе мозгов, – заметил он, дождавшись, когда я перестану мычать известную всему миру мелодию, – Зря я назвал тебя умной.

– Красивой тоже зря назвал, – мстительно отозвалась я, – И протезы мне красоты точно не добавят.

Наконец-то отца проняло: его шея снова начала краснеть, на лбу обозначилась знакомая вена.

Одновременно с испугом и облегчением я ждала привычных воплей и ругани, которые положили бы конец нашему неудавшемуся совместному завтраку, но родитель и теперь совладал с собой. А это уже настораживало, ведь обычно он считал нужным контролировать свой буйный нрав лишь тогда, когда ему что-то действительно было нужно, когда удачный результат переговоров оказывался для него важнее возможности выпустить пар.

– Юля, я серьёзно. Пришла пора что-то менять. Ты же не собираешься всю жизнь так и проторчать в своём аквариуме, как безмозглая рыба? Тебе в равной степени доступно всё то, что и остальным… – отец осёкся и снова грохнул кулаком по столу, но на этот раз не зло, а азартно, – Да нет же! Больше! Тебе доступно гораздо больше! Миллионы людей по всему миру поменялись бы с тобой местами, будь у них такой выбор! Да, они поменяли бы свои бесполезные ноги на те возможности и средства, которыми располагает наша семья! А ты только ноешь!

– Когда это я ныла?!

– Да всегда! Протезы тебе не нужны, общаться ты ни с кем не желаешь, учиться не хочешь!

– Я хочу учиться!

– Чему?! Звёздочки считать?! Так это баловство! Оно может остаться твоим хобби, раз уж так нравится, но профессию нужно получить настоящую! И да, о будущей семье тоже пора подумать! Я не говорю, что ты должна как можно скорее выйти замуж, я хочу лишь, чтобы ты начинала рассматривать такую возможность в будущем. И общаться со своими ровесниками, с молодыми людьми нашего круга.

– Папа, – я внимательно всмотрелась в лицо отца, в его покрасневшие от лопнувших сосудов глаза, в глубокие морщины, в упрямо сжатые губы, которые так редко улыбались, – А тебе самому разве не будет обидно?

– Обидно? – он малость обмяк от неожиданности, – За что обидно?

– Ну, за то, что все эти молодые люди станут общаться со мной только потому, что это сулит им полезные связи? Что один из них однажды начнёт притворяться, будто любит меня, после того, как его папа скажет, что так нужно для их семьи? И что, если я всё-таки выйду за него замуж, то моим рогам будут завидовать все лоси на свете?

Отец тоже внимательно и долго смотрел на меня. Потом покачал головой и усмехнулся.

– Какой же ты ещё ребёнок… Правда думаешь, что, будь у тебя ноги на месте, вышло бы иначе? Что женился бы на тебе прекрасный принц по любви и оставался верным до конца дней своих? Что мои деньги и моё положение не играли бы во всём этом никакой роли?

Я почувствовала что краснею. А ведь он прав. Почти.

– Играли бы, конечно. Но тогда моему мужу хотя бы не было противно ложиться со мной в постель.

Покраснел и отец. Не от смущения конечно, а от подступающей ярости. Я снова ждала, что сейчас он взорвётся, тем самым положив конец нашему мучительному диалогу, но мои надежды не оправдались и на этот раз.

Лев Тимофеевич отвёл глаза в сторону и протёр лицо большими грубыми ладонями. Сказал, не глядя на меня: