Отчётливо помню такой случай. Пьяный отчим после работы достаёт впервые топор, а не нож, и смотрит нас стоящих перед ним во фрунт. Мать, как всегда, всхлипывая, умоляет не делать этого. Отчим со злым лицом спрашивает: кого из вас первым, кого – ну?! Я, уже привыкший к таким его выходкам, стою и мечтаю о будущем. К тому же колышется занавеска с балкона, за которой правда ничего нет – ни стола, ни фруктов, ни моря… Мать рыдает в голос. Сестра плачет у неё на руках. Всё, как обычно.
И вдруг меня начинает бить озноб. Да такой, какого раньше не было. У меня буквально зуб на зуб на попадает! Меня трясёт, руки ходят ходуном, и я не могу найти им места. Зубы лязгают, глаза закатываются. Плечи сотрясает дрожь. Мать, начав понимать, что со мной творится что –то не ладное, беспомощно смотрит на отчима. Того, вроде бы пьяного, тоже кажется, начинает интересовать, странное поведение пасынка.
В конце концов, он взглядом разрешает матери подойти ко мне. Она меня обнимает, но дрожь не прекращается. Сестра при этом орёт. Мать кричит отчиму: убери топор, ты не видишь, что ему страшно! Отчим нехотя откладывает топор. Конфликт вроде бы исчерпан. Но с тех пор, едва я слышал его шаги в коридоре, меня начинает бить дрожь. Это продолжается не один день, не месяцы –годы!
Отчим обычно не приносил домой денег, считая, что обязан пропить всё заработанное. Кто ему это внушил ему, неясно. Левые заработки он тоже пропивал. У него, говорят, были золотые руки, но все поделки, которые он делал, им тут же бесплатно раздаривались.
Почему –то сегодня, когда мне иногда говорят о преимуществах социализма, я морщусь, как от горьких пилюль. Это тоже видимо у меня на бессознательном уровне, вроде дрожи. Поделать с этим я тоже ничего не могу.
Мою мать отчим считал кем –то вроде антагониста, потому что моя бабка однажды сказала при нём, что их род графский. Мол, моя прабабка в девичестве не захотела уехать в Париж со всеми, а изъявила желание поехать в своё Тверское имение и быть там простой крестьянкой. Вся эта затея кончилась тем, что прабабка в начале 19- го года из –за недоедания и постоянного стресса заболела тифом.
Выходил её мой прадед, в то время красноармеец дивизии Будённого. В дивизии он служил поваром. Прабабкино имение красноармейцы сделали на какое –то время своим штабом. Однажды, доставляя еду командованию, прадед на обратном пути услышал стоны, доносившиеся из одной из комнат. Заглянув туда, она увидел до невозможности исхудавшую, но ещё очень симпатичную женщину, лежащую на кровати. Потихоньку он стал подкармливать мою прабабку, принося ей красноармейские щи с кашей и кое-какие лекарства.
Когда прабабка выздоровела, они поженились. Деда, как участника гражданской войны, избрали председателем колхоза в деревне по соседству с той, которой прабабкина семья до революции владела. Они прожили вместе много лет. Прабабка, как говорят, за всю свою жизнь ни разу не дала понять, что она благородного происхождения. Как все деревенские бабы, она рожала детей и выходила работать в поле. Когда началась война, трое её сыновей ушли на фронт и не вернулись. Никто из её детей ни разу не слышал, чтобы она роптала или плакала. Если её просили рассказать, каково это быть графиней, она лишь слабо махала рукой и вздыхала. В старости её уже нельзя было отличить обычных крестьянок, которые жили в деревне. О её графской красоте напоминали лишь длинные льняные волосы, которые она по-прежнему укладывала сдобным пирогом на голове.
