Решила начать с лирического отступления, чтобы немного позлить нетерпеливую девчонку с пухлыми блестящими губами.
– Моя главная проблема в том, что я зачастую объясняю события выдуманными причинами и наделяю реальных людей несуществующими качествами… Я слишком многое додумываю сама.
Сказала и прикусила язык. Не то чтобы я раньше этого не осознавала, просто никогда не озвучивала. Некоторые слова обретают подлинное значение, только когда их произносишь вслух.
– Вашу книгу следует считать субъективной? – спросила лисица в чёрно-белом пиджаке, напоминавшем шахматную доску. В нашем неравном поединке все её пешки становились ферзями. Когда игра перешла в эндшпиль, я осталась с загнанным в угол королём и всё ещё тщетно пыталась выстраивать сомнительную систему защиты. Но ничего не вышло, это патовая ситуация, поэтому мне пришлось отступить.
– Нет, не следует.
Я собирала невидимые ворсинки с длинной тёмно-синей юбки. Предпочитаю тёплые вещи, потому что даже вне зависимости от погоды постоянно замерзаю. Ненавижу безумный танец мурашек на паркете своего тела.
– Не следует, – повторила с нажимом на очередном казённом слове. – Возможно, я додумываю, потому что боюсь узнать правду. Но это уже мои личные проблемы.
Я понимала, что прямо сейчас наговорю лишнего, и всё равно продолжила. Что это за разновидность мазохизма? Нужно попросить лисицу, чтобы она это не публиковала. Пусть вырежет из интервью. Разве автор не имеет права на добровольное молчание? Впрочем, если честно, это не так уж и принципиально. Пусть пишет, что хочет. Я всё равно вряд ли буду читать.
– Мне всегда хотелось оправдать свою маму. Она была такой талантливой и успешной… Но при этом совершенно не приспособленной к жизни, – спряталась за улыбкой, как черепашка прячется в панцирь, почуяв приближение врага. – Когда я в день своего совершеннолетия получила от неё первое письмо, то поняла, как сильно она меня любила. А иначе разве бы мама написала мне перед смертью эти девять писем? Да, я сожалею, что была тогда слишком маленькой и мы с ней не познакомились. Но сейчас я перестала на неё обижаться… Эта книга стала для меня чем-то вроде личной терапии. Я поняла свою мать… Я её простила.
Глаза журналистки хищно заблестели: она ни за что не вырежет эти слова из интервью. А, может быть, даже сделает их заголовком. Что-то вроде: «София Светлышева, дочь королевы «Стихии»: „Я простила свою мать“». Вне всякого сомнения, эта миловидная девчушка-кицунэ1 обязательно превратит моё интервью в сенсацию, в этом можно даже не сомневаться. Скорее всего, завтра я проснусь всемирно известной. Увы, вовсе не потому, что написала бестселлер. Я даже не уверена, что кто-то сможет по-настоящему прочитать мой биографический роман. Именно так: по-настоящему, а не пролистать с сытой ухмылкой замасленными пальцами во время обеденного перерыва.
Моя хитрая собеседница с шумом захлопнула блокнот и положила всё ещё не выключенный диктофон в карман. Неужели боялась упустить какую-нибудь удачную реплику, которую можно вырвать из контекста и использовать как приманку для непритязательных читателей? Напечатать крупным шрифтом посередине страницы… Так-так-так, я начинаю фантазировать. Решила, что вежливо попрощаюсь и отныне буду молчать как рыба.
К счастью, меня избавили от необходимости поддерживать рассыпающийся диалог, и он распался, как карточный домик. На авансцене появился мой самый любимый человек на планете. Тот, кого я называю отцом. Именно с ним я провела двадцать семь лет своей жизни. Ума не приложу, что бы со мной случилось, если бы он не оказался рядом с моей мамой в ту самую минуту, когда… Впрочем, не буду рассказывать всё сразу. Достаточно того, что он сейчас здесь: обворожительно красивый Александр Светлышев, режиссёр того самого мюзикла «Стихия», в котором моя мама сыграла главную роль.
