Как можно жить с таким тяжёлым грузом на сердце? Только представь себе: всё самое плохое, что с тобой происходит, приходится принимать как данность. Ты даже не имеешь права роптать на происки судьбы, потому что заслужила это наказание. Впрочем, человеку не следует забывать, что он всегда заслуживает худшей участи. Приходится принимать боль как величайшую милость и шептать слова благодарности за очередное испытание, ниспосланное свыше. Никто не может быть уверен, что когда-нибудь искупит эту вину до конца. В таком случае есть ли смысл нажимать на приставленный к виску курок? Едва ли вместе с жизнью закончатся и человеческие муки, никто не знает, что будет после… а вдруг нас не простят и мы не получим желанное забвение и покой?
О нет, моя дорогая, не представляй! Ты никогда не сделаешь ничего дурного. А я недостойная мать, и потому оставляю после себя только письма. Мне было бы стыдно смотреть в твои глаза.
Тогда, несколько тысячелетий назад, я проснулась в больничной палате с облезлыми стенами. От тщательно вымытого пола пахло хлоркой, и я едва подавила рвотный рефлекс. В ноздри ворвался резкий запах нашатыря, и чьи-то огромные руки в синих перчатках коснулись моего вспотевшего лба. Я застонала от внезапной боли где-то под рёбрами и открыла глаза. Сразу сощурилась от резкой вспышки света…
Во сне было намного лучше, чем здесь, в этой тесной невзрачной комнате. И, хотя зажимаешь нос, ты всё равно ощущаешь тошнотворную вонь безнадёжности. Я повернула отяжелевшую голову и поймала на себе встревоженный взгляд отца. За пару недель он постарел на несколько безутешных лет. Даже в густых чёрных волосах, которые я так любила взлохмачивать, поблёскивали первые седые пряди. Не помню, что я их когда-нибудь раньше видела. А может быть, это была вовсе не я, может быть, я никогда не смела прикасаться к его волосам, а наблюдала, всегда только наблюдала… Боже мой! Мысли путаются прямо как тогда, в тот странный день, когда я стала двойником. Помню, как отвернулась мама, закрыв руками лицо. Наше счастье отцвело, как ветка сирени на подоконнике у распахнутого окна… Осыпалось, сморщилось, увяло… «То участь всех: всё жившее умрёт и сквозь природу в вечность перейдёт»2.
Никто из них не сказал мне правду. А я не призналась, что всё вспомнила. Мы упрямо хранили молчание, но всё понимали без слов. С этой минуты и до сегодняшнего дня я продолжала ощущать присутствие сестры-близнеца. Она наблюдала за каждым моим жестом, вслушивалась в каждое слово, жадно ловила интонации и тяжело вздыхала над изголовьем, пока я спала. Наверное, ей тоже хотелось жить. Хотелось занять моё место. Забрать то, что по праву принадлежало ей. Да, она, безусловно, меня любила, но всё равно не могла смириться и добровольно отдать своё имя.
Однажды ночью я мучилась от жажды. В комнате было жарко и душно, и не спасал даже ветер, игравший занавеской у окна. Я встала с кровати и побрела на кухню босая и в одной ночной рубашке. Потирая заспанные глаза, я вдруг замерла у двери. Мама сидела за столом, сгорбившись, как старая колдунья, отравленная одиночеством, из той сказки, которую когда-то сама рассказывала мне перед сном. Она разглядывала фотографию в деревянной рамке, водила пальцами по стеклу и еле слышно всхлипывала. Из своего уголка я не могла видеть человека на фото. Конечно, лучше было не обнаруживать своего присутствия. В последнее время мама и так постоянно на меня злилась, словно её раздражало само моё существование. И мне так хотелось превратиться в бледную тень, чтобы она перестала ругаться, стать призраком-соглядатаем, вычеркнуть своё имя из списка действующих лиц комедии дель арте
