– Вы еще здесь? – на всякий случай спросил Александр, но ему не ответили.
Спустившись на улицу и оказавшись на бледном свету осеннего дня, он еще немного постоял, пытаясь отделаться от наваждения чужой жизни, темноты лестничной площадки и безликого образа двух пугливых соседок – ее обитательниц. Надо было идти обратно, но он все медлил. Он достал из нагрудного кармана куртки старый конверт, на котором выцветшими чернилами было написано: «Валентине», далее шла фамилия, а в поле отправителя – «От Исая Шейниса». Письмо было отправлено в декабре 1953 года из Калуги в Москву. Поверх адреса казенным почерком почтового служащего было выведено: «Вернуть отправителю». Письмо возвратилось в Калугу в феврале 1954 года, так и не отыскав адресата. Наверное, в тот московский адрес, что Валя оставила Исаю перед отъездом, закралась ошибка. Александр вынул из конверта пожелтевшее письмо и еще раз перечитал его:
«Здравствуй, Валя.
Мы не все сказали друг другу тогда, в парке, и почти ничего – на прощание. Наверное, я не смог выразить то, что рвалось из сердца, и теперь жалею об этом, но время ушло.
Если мы еще когда-нибудь встретимся, я непременно спою тебе одну песню. А пока посылаю тебе стихи (звук гитары и голос не пошлешь, к сожалению). Надеюсь, они тебя порадуют и напомнят о том единственном Цветущем Мае.
Твой Исай».
Далее шли слова его первой песни.
«Да, как своенравна судьба… По ее странной прихоти адресат не получил этого письма, и кто знает, как бы сложилась жизнь, если бы получил. Может, и меня бы на свете не было», – подумал Александр, заботливо складывая ветхие листы и убирая их обратно в конверт.
Затем он достал старую фотографию и с минуту внимательно вглядывался в черно-белые черты шестнадцатилетней девушки с длинными волосами, ниспадавшими ей на плечи. Да, действительно, по чертам лица можно понять, какой у человека цвет волос. Он перевернул фотографию и прочел давно известную ему надпись: «Исе на память от Вали». Под этими словами отцовским, но еще по-юношески аккуратным почерком было записано стихотворение Лермонтова:
Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.
Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.
Прочитав надпись, Александр убрал фотографию в нагрудный карман, застегнул куртку и зашагал прочь по той же улице, но уже в обратном направлении – к метро.
Теперь машины ехали ему навстречу, а ветер дул в спину, и так идти было гораздо легче. Он шел и думал о том, почему первая любовь почти всегда оказывается обречена. Наверное, чтобы переплавить это необъятное чувство, взрывающее сердце, в нечто менее смертоносное и более постижимое – в то, что мог бы разделить с тобой другой человек, нужно научиться это чувство умерять и усмирять – облекая его в земные слова и приспосабливая к земной жизни. А чтобы этому «искусству» обучиться, надо, видимо, пройти через горнило первой любви – ранней, безответной и безнадежной.
А еще он думал о том, что в рукописи все было рассказано, и, в сущности, не было никакой необходимости искать кого-то по адресу, возле которого в отцовской записной книжке стояла приписка «на всякий случай». «Надо будет еще раз перечитать Калужскую главу», – подумал Александр, вступая на эскалатор станции метро «Василеостровская».
