– Зачем ты приехал сюда, Огаста? – процедил он сквозь зубы. – Выплеснуть на меня свое недовольство?
– Да! – выпалил я в ответ. – Слава богу, до тебя наконец-то дошло! А еще затем, чтобы высказать тебе свою признательность.
Тот взглянул на меня с нескрываемым удивлением.
– Спасибо, что в первую очередь всегда думал только о гольфе. Спасибо, что помог мне почувствовать себя неудачником. Ах, да, и огромное спасибо за то, что я так и не получил от тебя никакой поддержки.
Прежде отец с готовностью вступал со мной в перепалку, но в этот вечер он не спешил обрушить на меня ответные упреки. Вместо того чтобы разозлиться на мои ядовитые замечания, он, как ни странно, заметно погрустнел.
– Признаться, – пожал он плечами, – я так до конца и не понял: ты брызжешь слюной из-за того, что Эрин беременна, или тебе не дает покоя мысль, что я был плохим отцом?
– Из-за всего! Песня одна и та же, только куплеты разные!
– Надеюсь, ты уже закончил? А то мне хочется спать, – спокойно произнес он.
По правде говоря, я был искренне разочарован тем, что мне так и не удалось разозлить его. Мне ужасно хотелось довести его до точки, когда он просто взорвется от ярости. Кому-то это может показаться нездоровым поведением, но такие перепалки с отцом всегда шли мне на пользу. С одной стороны, они служили оправданием моему недовольству, а с другой – позволяли выпустить эмоциональный пар.
Мне не хотелось сдаваться так быстро. Я рассеянно скользил взглядом по комнате, пытаясь найти что-нибудь, что поможет вывести отца из себя. Когда на глаза попалась фотография матери, меня осенило: наконец-то я обнаружил дыру в его обороне! Я подошел к снимку, который знал с детства. Мать на нем оставалась вечно молодой – ей было лишь двадцать с небольшим, когда она умерла для мира и для тех, кто нуждался в ней больше всего.
– Знаешь, а ей повезло, – заметил я. – Она ушла от нас до того, как успела понять, что ты за тип. Я ее практически не помню, но не сомневаюсь, что ты не заслуживал такой жены.
Удар попал в цель. Небрежное упоминание о любимой женщине привело к тому, что Лондон вскочил с места и сжал кулаки. Все было, как обычно, если не считать одного: он так и не взорвался, выплеснув на меня свою ярость. Каким-то чудом отцу удалось сохранить внешнее спокойствие, что было совсем нетипично для него. Лицо у Лондона побагровело, и он вновь процедил сквозь зубы:
– Убирайся из моего дома.
– В твоих шмотках? – невежливо поинтересовался я. – И куда, по-твоему, мне идти? Моя машина наглухо застряла в грязи.
– Вон – из – моего – дома! – повторил он. – Не желаю, чтобы ты рассуждал тут о своей матери. Ты совсем не знаешь ее, чтобы утверждать с таким апломбом, чего она заслуживала, а чего нет.
Было видно, что он твердо намерен выставить меня за порог, не дожидаясь даже утра. Поджав губы и всем своим видом выражая недовольство, я зашагал к двери. Лондон уже много лет работал тренером по гольфу в местной школе. Это звание он предпочитал всем остальным, однако в моих устах оно всегда звучало насмешкой.
– А знаешь, тренер, – сказал я, сжимая дверную ручку, – это ведь твоя вина, что я ничего не знаю о матери. Ты так и не потрудился рассказать мне о ней. Всю жизнь я цеплялся за одно скудное воспоминание, которое вполне могло оказаться выдумкой или сном.
– Что за воспоминание? – быстро спросил он.
– Мама лежит на больничной койке, а ты стоишь рядом на коленях, и она что-то вкладывает тебе в руки. Вот и все! Даже не знаю, правда это или вымысел, – пожал я плечами. – Вот еще один повод поблагодарить тебя. Спасибо, что лишил меня знаний о женщине, благодаря которой я появился на свет. Ты здорово для меня постарался!
