Девять Жизней. Шестое чувство - страница 10

В семинарии, надо сказать, ничего не заметили: Саша успел вернуться раньше подъёма. Да, ночью был обход, но его сосед по комнате на вопрос, где Александр Осенний, ответил дежурному что-то убедительное, и на этом дело и кончилось.

Он по-прежнему посещал все занятия, даже отвечал и продолжал получать хорошие оценки, но всё-таки что-то едва уловимо изменилось. Занятия впервые стали казаться ему скучными и как-то не про него. Если раньше каждое слово было родным, касалось его так же, как и остальных, и понималось и принималось, что называется, всеми фибрами души, то теперь вся эта наука куда-то соскальзывала, оставаясь, может быть, в сознании, но не в сердце. По ночам ему снилась Лида, днём, в свободное послеобеденное время ей даже сниться было не нужно, потому что она была рядом, живая. Первые раза два они пытались гулять по городу и делиться впечатлениями прошедшего утра, но Саша был прав, сказав, что Лида была для него наркотиком, а времени от обеда до вечера было не так уж и много, поэтому чаще всего, дойдя от лавры по Невскому до гостиницы, они забивались в Лидин одноместный номер, и всё повторялось сначала, как бесконечная карусель, с которой не так-то просто спрыгнуть на полном ходу.

Самым сложным во всём этом было обмануть портье, но каким-то чудом ребятам каждый раз это удавалось. Портье было три, они работали посменно, поэтому это было несколько легче, чем с одним. Хотя пару раз они чуть не попались, но в итоге счастливо обошлось.

И всё-таки иногда они ходили гулять. Тут существовала опасность встретить кого-нибудь из Сашиных друзей-семинаристов, но мальчик не очень-то боялся:

– Подумаешь! Скажу, что гуляю со своей девушкой. Что, нельзя, что ли? Тем более, что это правда.

Лиду поражала и тревожила произошедшая в нём перемена. Теперь он казался старше, злее, насмешливей, а самое страшное – выражение его глаз так и сохранило ту неимоверную боль, которой Саша так поразил её тогда. Казалось, это глаза наркомана, пытающегося слезть с иглы, или запойного алкоголика, в неожиданном просвете ужаснувшегося своему состоянию. О том их первом вечере после поездки в Павловск они не вспоминали. Проходили подчас очень большие расстояния и показывали друг другу любимые уголки города. Саша согласился с Лидой, что Спас-на-Крови, который он тоже нежно любил, но не за красоту, а за метафизику, гораздо лучше воспринимается из Михайловского сада, чем с канала. В Казанском соборе он рассказал ей о чудотворной иконе Божией Матери, которую надёжно берегут эти стены (а может быть, она их), но подойти не дерзнул. В Исаакиевском они забрались на колоннаду и любовались открывавшимися оттуда видами Петербурга. В Петропавловском соборе Саша долго ходил, молча и сосредоточенно, временами останавливаясь у того или иного надгробия, как будто о чём-то разговаривая с покоящимися под гранитными камнями императорами, императрицами и их многочисленными детьми и прочими родственниками. Он знал их всех по именам и родственным связям и о каждом мог сказать хоть пару добрых слов, так что Лида не уставала удивляться. У юноши было какое-то совершенно особенное отношение к смерти. С одной стороны, он относился к ней с большим пиететом, считая, что смерть всегда права, потому что её посылает Бог, если это, конечно, не самоубийство. С другой, как христианин, он в принципе отказывался верить в существование этой самой смерти, и мог ничтоже сумняшеся обратиться, скажем, к тому же Александру II, стоя у его могилы. На Лидино недоумение рассказал ей дивную историю о перенесении мощей Иоанна Златоуста. Великий отец Церкви, который не щадил живота на борьбу с ересями, умер по дороге в ссылку, так и не добравшись до конечной её точки – Пицунды (представляешь, в Пицунду ссылали! А для нас курорт), в маленьком селении Команы, где и был похоронен. А когда гроза миновала и правая догма окончательно утвердилась в Константинополе, император (к слову, его мать, императрица Евдоксия, постоянно получала от Златоуста нагоняй за своё поведение) решил перевезти мощи великого святого обратно в Константинополь. Но никакая сила не могла сдвинуть гробницу с места, о чём доложили императору. Тот понял и прислал письмо, адресованное лично Иоанну, в котором просил у него прощения за себя и мать. И после того, как письмо было зачитано у гробницы святого, посыльным удалось поднять гроб и отвезти тело святителя в столицу. Лида слушала очень внимательно, ей изо всех сил хотелось поверить, но были какие-то внутренние препятствия, которые мешали ей погрузиться в веру так же не рассуждая и с головой, как они с Сашей каждый день погружались в страсть.