Увидев эту открытую, стройную и прямую, как у гимнастки, загорелую спину, Саша понял, что пропал. Какое-то время в глубинах его сознания ещё бултыхалась одинокая робкая мысль о том, что надо бежать, но в следующую секунду он уже приник губами к соблазнительной родинке – жадно, ненасытимо, со всем пылом первой юношеской страсти. Лида изогнулась, как кошка, от этого прикосновения, и по спине побежали мурашки. Если бы в этот момент она обернулась, то может быть, всё обошлось бы ещё невинными поцелуями и победоносным побегом жертвы, но, в растерянности, не зная, как переиграть всё обратно, она так и застыла, как неумолимый каменный истукан, спиной к Саше. И, обречённо, как будто ничего другого ему уже не оставалось, юноша потянул за завязки розового платья.
Та молниеносность, с которой оно соскользнуло вниз, потрясла даже Лиду. «Наверное, у него была скользкая подкладка», – подумала бы девушка в любой другой ситуации. Но сейчас она чувствовала на теле дрожь робких, но порывистых и горячих, как первый весенний дождь, поцелуев, и глаза и мысли застилал неописуемый сладкий туман, и было уже ни до чего на свете. Улетая в этом тумане куда-то ввысь, Лида ещё успела ощутить под спиной какую-то поверхность (кровать? Пол?), почувствовать, что ей щекотно от Сашиного дыхания. Но уже через мгновение всё смешалось в неимоверный калейдоскоп ощущений, нежности пополам со страстью, разрозненных картинок, когда ей удавалось разглядеть сквозь полуопущенные ресницы Сашино лицо, его растрепавшиеся волосы, цветок на подоконнике (неслыханный уют для гостиницы!). Для юноши это было искушение, наваждение, первый опыт подобного рода, поэтому он нырял в этот омут с головой, со всей неукротимостью девятнадцати лет, приникая к Лиде, как путник припадает к родниковой воде, пройдя долгий утомительный путь по накалённой солнцем пустыне…
Когда Лида открыла глаза, за окном было уже светло. Что лежит на кровати в собственном гостиничном номере, она сообразила только через какое-то время. Во всём теле ещё была необъяснимая истома, так что не хотелось не только подниматься, но и вообще шевелиться. Ещё немного посмотрев в потолок, девушка собрала мысли в кулак, пытаясь вспомнить, что вчера было. Сообразила, что в чём мать родила, наскоро закуталась в простыню и с неимоверным усилием встала.
Саша сидел с ногами на стоявшем в углу комнаты стуле, весь сжавшись, упёршись локтями в колени и уронив голову в ладони. И, увидев его, Лида вдруг мучительно вспомнила весь сумасшедший вчерашний вечер, до мельчайших подробностей. И впервые в жизни от этих воспоминаний ей стало не сладко, а наоборот, до ужаса грустно. Она только сейчас по-настоящему поняла, что сотворила с этим ни в чём не повинным мальчиком, по сути ещё ребёнком. И неожиданно – тоже впервые в жизни – Лида показалась самой себе до тошноты противной, гадкой. Сделала шаг вперёд.
– Не подходи! – раздался сдавленный Сашин голос откуда-то из глубины. Но девушка уже стояла рядом. Сейчас он казался ей таким жалким, несчастным, маленьким, до невозможности любимым и хрупким, что хотелось только одного – немедленно пожалеть, убаюкать и успокоить, как засыпающего ребёнка. Девушка протянула руку и провела по спутанным соломенным волосам. Саша поднял голову, посмотрел на неё в упор (каким измученным и тревожным стал его взгляд!) и, почти дословно повторяя Лидины мысли, спросил громко, зло и надрывно:
