Никто не пытался воспрепятствовать огню, даже для видимости. Небо над площадью наполнилось мрачным торжеством, постепенно овладевавшим собравшимися людьми. Все понимали, что уничтожение оплота божьего никак не повлияет на то, что происходит с новорожденными. Богу все равно.
В глухом молчании люди смотрели, как горит и рушится божий дом. Лишь один раз пролетел над толпой единодушный вздох, в тот момент, когда сорвался со стропил и с жалобным стоном рухнул вниз церковный колокол. Искры столбом взвились над разваливающейся башней, и в их стремительном хаотичном полете было что-то пугающее и зловещее…
К рассвету, когда на месте церкви догорали последние головешки, стало известно, что отец Грегор бежал из города. Ирвин Стоуффоли то и дело возвращался на площадь и говорил каждому, кого встречал:
– Если мой ребёнок родится живым, я построю на этом месте новый храм.
То же он сказал и Меган.
– Нет, Ирв, – возразила она, зло усмехаясь, – если Бог не убил тебя молнией за то, что ты сжег церковь, значит, ему нет дела ни до тебя, и до меня, ни, тем более, до нашего ребёнка.
Прошла неделя с той ночи, как город лишился храма. Близился День все святых, умер еще один младенец и наступил Самайн.
Меган не легла спать. В необычно жестком тоне, не допускающем не только возражений, но даже вопросов, она приказала мужу не беспокоить ее, ушла на кухню и села у окна, поставив на подоконник свечу. Взглядом твердым, как у стрелка перед выстрелом, она смотрела в глубину темного двора за окном и молчала. Ирвин не посмел ослушаться приказа и окликнуть ее. Поднимаясь на второй этаж, он несколько раз обернулся к жене, со странным чувством, похожим на страх, и мрачно гадал при этом: уж не одолели ли её бесы?
Минула полночь и Меган начала напряженно прислушиваться к звукам, доносящимся сверху. К величайшему своему облегчению, в шелест ветра и стук полуголых веток по крыше, вплетался негромкий храп мужа.
Стиснув ладоням плечи, Меган встала, словно подняла себя со стула и понесла вперед, через кухонную дверь на крыльцо, через черноту двора к сараю. Там она остановилась и, сдерживая дрожь, осмотрелась вокруг. Ночь была тихая, безоблачная, и воздух пах приближающимися первыми заморозками. Трясущимися руками женщина подняла с земли и поставила у стены тяжелую лестницу…
Никогда еще сарайчик, в котором Ирвин держал свой хозяйственный инвентарь, не исполнял такой странной роли: после третьего прыжка Меган в небольшую кучу сена, которую она приготовила еще с вечера, крыша низкого деревянного строения превратилась в родовое ложе. То ли от страха и нервной встряски, то ли от ударов о едва закрытую сухой травой землю, у женщины начались схватки. А на рассвете измотанная и почерневшая от переживаний юная миссис Стоуффоли принесла в дом крохотную, но живую и весьма шумную девочку.
Первую урожденную ведьму в проклятом городе.
Соседи бурно обсуждали это событие, расходясь во мнениях на множество разных позиций. Были те, кто удивлялся: как она не побоялась? И те, что хвалил юную мать за смелость и силу. И другие, кто ласково журил её за риск, которому она подвергла здоровье и жизнь своего ребёнка, а с ним заодно и себя, признавая при этом, что выбора у неё не было.
Были и те, кто клял Меган и её дочь, как ведьмино отродье и творение ада. Впрочем, среди них не было тех, в чьих семьях ждали детей.
Что касается новоявленной матери, то она, разумеется, была счастлива. Нянчила маленькую Дороти и говорила:
