– Девчонка наслала на нас какое-то проклятие!
Вернувшиеся с работ мужчины выслушали женщин, но не восприняли всерьез их влажные от слез восклицания. Однако уже на следующий день из дома булочника выполз легкий, как запах свежего хлеба, слушок о том, внук хозяина дома умер неспроста, и что жена и дочь его оплакивают ту самую ведьму.
«Так что она там кричала?»
«Я не слышал, очень громко гудело пламя…»
«Что-то про детей и колдунов…»
В течение следующих десяти дней в городе умерло еще двое малышей и, вместе с невнятными слухами, по улицам расползся страх. Осознав грозящую им опасность, жители города заметались, как стая птиц, и теперь вопрос «что она прокричала с костра?» требовал четкого ответа.
Те семьи, где ждали детей, походили на стайки диких зверей, рьяно оберегающих будущее потомство от охотников. Но что тут можно было сделать, если вместо людей с ружьями и сетями им угрожало жуткое невидимое и бесплотное проклятие?
В середине октября была предпринята первая попытка побега. Один из фермеров увез свою беременную жену в соседний городок. Через неделю они вернулись без ребёнка, потемневшие от горя, истощенные ужасом… Проклятие было наложено не на город, а на его жителей.
Фермера и его жену встретили глухим молчанием. Люди выходили на улицы, смотрели на маленькую повозку и торопливо скрывались в домах, чтобы поплакать или помолиться. Кому в чем утешение…
Но ни слезы, ни молитвы не помогали, и дети рождались мертвыми.
Жена Ирвина Стоуффоли, находившаяся в те дни на восьмом месяце, восприняла новость о бессмысленности выезда из города спокойно, словно заранее знала, что так оно и будет.
– Может уже пора выяснить, что кричала с костра эта девочка? – спросила она у мужа, не отрывая взгляда от окна, за которым только что проехала повозка. – Дала она нам хоть какую-то лазейку или решила извести нас под корень?
Ирвину нечего было ответить. Чувствуя, что не может сейчас находиться рядом с женой, он взял шляпу и вышел на улицу.
Над городом стоял плач. Потерявшие последнюю надежду женщины выли, а мужчины и вторили им.
«Мы все больше напоминаем волков», – подумал Ирвин и, вспомнив о своей жене, чуть было не завыл сам. Его Меган, глядящая в окно пустыми глазами и обнимающая свой большой живот. И требующая – не голосом и не глазами, а чем-то напряженным и тяжелым изнутри: узнай, Ирвин, узнай, как спасти нашего ребёнка!
Но сколько Ирвин не силился, он никак не мог вспомнить слов, которые кричал с костра ломкий от слез и кашля голос…
В баре трактира при гостинице в тот день собралось много народа, преимущественно мужчин. Атмосфера непринужденного веселья и дружеских посиделок, обычно царившая в этих стенах, была на корню отравлена ядовитыми испарениями проклятия. Мужчины, лишенные права иметь потомство, неожиданно оказались словно наизнанку вывернутыми. Не обсуждались в эти дни ни стервозные характеры жен, ни дикие выходки несносных отпрысков. Именно в те дни зародилось необыкновенное отношение к детям – словно каждый из них (свой ли, чужой ли) ценился на вес золота. Даже отцы многочисленных семей смотрели на мир с унынием и тоской, поскольку ужасная судьба следующего за ними поколения, казалось, уже предопределена.
То из одного угла, то из другого Ирвин слышал угрюмые вздохи, сопровождающие все тот же вопрос: «что она прокричала с костра?»
– А ведь я стоял так близко…
Трактирщик, вытирающий у стойки пивные кружки, поднял голову и удивленно посмотрел на Ирвина.
