– Конечно, помню. Так что же все-таки произошло?
Он посмотрел куда-то мимо меня, а потом опустил глаза и произнес медленно и с давней болью:
– Этот вопрос не дает мне покоя всю жизнь. Просто фатально меня преследует. Что случилось с нашей дружбой, Сергей? Что случилось с нашей общей страной? Что потом произошло с Абхазией? Что не так с моей семьей? С моей Ламарочкой…
– Ламара – это твоя дочь?
– Она уже на выпускном курсе университета училась, – закивал головой убитый горем отец. – Решила пойти по стопам отца…
– Прости, Баграт. Мне близка твоя боль, но ты не мог бы рассказать все по порядку? Мы не виделись тридцать лет, и, как ты понимаешь, я ничего о тебе не знаю.
– Да, да, конечно, – спохватился он. – За последние годы я настолько привык к душевным переживаниям, что, кажется, стал воспринимать все поверхностно и безучастно. Но сейчас, увидев тебя, снова почувствовал, как все невыносимо – не знаю, как с этим справиться. Я ведь остался совсем один. Извини, меня опять уносит в дебри.
– Ничего, дорогой, можешь не торопиться. А с душевной болью справиться действительно тяжело. В таких случаях принято говорить, что время лечит и нужно потерпеть, но я подобных шаблонов не люблю. Есть раны, которые не заживают, и остается лишь научиться, с этим жить. А еще постараться, чтобы подобных ран больше не прибавлялось.
– Ты стал мудрым человеком, – заметил он, прищурившись. – Наверное, потому что умеешь прощать. Хотя ты всегда был альтруистом. Я сужу об этом по тому, насколько искренне ты умеешь просить прощения. Я ведь все твои письма получил и сохранил. Спросишь, почему не отвечал? Да потому, что я гордый! Эта гордость вот где у меня сидит!
Кравченко повысил голос и резким движением приложил ладонь к своему кадыку. Девушка в шубе, заметно уставшая от ожидания, безучастно взглянула в нашу сторону и, вздохнув, отвернулась.
– Ты себе представить не можешь, как я устал от своей кавказской крови, – посетовал он. – Какая-то извечная борьба противоположностей. Кто-то во мне говорит: «Ты напыщенный и себялюбивый дурак». И тут же кто-то другой начинает яростно протестовать: «Сдашься – выкажешь себя слабаком. Ты горец и обязан уважать законы гор. За все надо воздавать сполна. За добро отблагодарить, а за зло – непримиримая месть». Вот так я и жил, пока не ощутил смертельной усталости от такой жизни. Призадумался на старости лет, а тут вдруг такое…
Он замолчал и дрожащими пальцами принялся выбивать из пачки очередную сигарету. Потом вставил себе в усы и, прикурив, жадно затянулся. Выпустил в потолок облако сизого дыма и продолжил:
– После демобилизации я сразу вернулся домой к маме. Пошел работать на шахту, но задумался о высшем образовании. Ты же знаешь – у нас это престижно. Начал собирать документы для поступления в сухумский пединститут и однажды поехал к нашему замполиту за характеристикой. Ты же помнишь подполковника Аршба?
– Такого забудешь… Одиозная личность.
– Ты просто многого не знаешь, Сергей. Рауль Джотович встретил меня по-отечески тепло. Выдал положительную характеристику и поинтересовался, знаю ли я, что со следующего года сухумский педагогический будет преобразован в государственный университет. Я этого не знал, и он доходчиво объяснил: «Это значит, что будет расширенный набор. И конкурс из-за этого тоже будет немалый. Трудно тебе придется, но если хочешь – я помогу. Мой родственник работает в приемной комиссии». Я, конечно, гордый, только не при таких обстоятельствах, поэтому сразу согласился. Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Только прошу дослушать до конца, а потом уже сделаешь выводы.
