Кристоф обратил внимание, что подобный жест, от которого кровь в жилах закипела, остался не замеченным никем из присутствующих.
– А мне не спится, – она отвела руки и отошла чуть подальше. Кристоф бросил ее взгляд и заметил, что она в одной рубашке, причем довольно короткой – оттороченный прозрачным кружевом подол едва доходил ей до щиколоток – и прозрачной.
«Die Hure», – подумал он. – «Die Kleine Hure». Почему-то ни на каком другом языке, кроме собственного родного, он думать столь постыдные мысли не мог.
– Думаешь, наш разговор столь скучен, что может помочь тебе преодолеть бессонницу? – произнес Лоренцо усмешливо.
Ни одного из мужчин не смущал вид юной девушки, простоволосой и легкомысленно одетой. Но он очень смущал фон Ливена. Поэтому он встал и откланялся, произнеся:
– Боюсь, что мне пора уже. Государь требует меня к себе в пять утра, как вам уже, вероятно, известно.
– Пять утра? – глаза девушки расширились. – Бедненький, как же вам рано вставать.
– Сия мадемуазель раньше одиннадцати глаза не открывает, – усмехнулся Литта. – Вы каждодневно совершаете то, что она полагает подвигом.
– Тем не менее, – более настойчивым тоном прервал его Кристоф. – Мне, как и любому человеку, нужен сон, поэтому я уезжаю.
На сей раз его задерживать не стали, распрощались честь по чести, и он сошел вниз, думая, что сегодня он точно не уснет. Разговор был тяжелым. Он собирался рискнуть всем и делать все ради того, чтобы Военной канцелярией поставили командовать другого, а он бы уехал на театр боевых действий, который должен быть вскоре открыться. Его опыт в стане австрийцев, союз с которыми готовили ныне, пригодился бы как нельзя лучше. И еще, желательно бы избежать посвящения в иоанниты, сказаться больным, например, и не явиться на церемонию…
В полутемной прихожей его настиг острый аромат жасмина, принадлежащий той Die Kleine Hure, которой он желал обладать.
– Не уезжайте… Оставайтесь у нас ночевать, – прошептала она, намеренно прижимаясь к нему все ближе, так что он чувствовал не только ее запах, но и тепло, исходившее от ее тела. Когда она вновь положила руки ему на плечи, барон понял – оттолкнуть ее не сможет. К черту все. Мари Скавронская станет ему принадлежать этой ночью. Так, как он этого захочет, и столько раз, сколько ему будет угодно. Но для приличия сдержался и тихо отстранил ее руки, проговорив:
– Вы хоть отдаете себе отчет в том, что творите?
Она хихикнула и указала на дверь, ведущую в потайную нишу. За ней виднелась винтовая лестница, по которой она начала взбираться.
– А если ваш отец узнает?
Мари остановилась на полшага и откровенно рассмеялась. Эта откровенность возмутила Кристофа настолько, что он готов был ее избить. В этом смехе он слышал издевательство над своей наивной похотью и жадностью – ничто больше.
Сознавая, что упускает шанс и, возможно, навлекает на себя болезненные последствия, он отошел на два шага, опустил глаза, дабы вид сей прекрасной вакханки не выдавал его, и проговорил через силу:
– Дабы вы знали, Марья Павловна. Я вас не люблю. И никогда не любил. Вашим мужем быть посему не могу.
– Разве ж для этого нужна любовь? – она не двигалась и не спускала с него своих туманно-синих глаз, столь нежных и столь порочных. Волна желания, поднявшаяся откуда-то снизу живота, парализовала его волю. Он понял, что покажет ей всю силу своей нелюбви. Даст ей понять, на что способен не любящий, но вожделеющий мужчина. И ему почему-то не пришло в голову – даже тогда, когда он увидел ее в неглиже, столь откровенно манящую его к себе – что ей был нужен не воздыхатель и не жених.
