Одно я знал точно – ежели мне придется выбирать, с кем быть, я буду поддерживать сторону цесаревича Александра. Я и не знал, что выбирать придется скоро. И что выбор окажется таким мучительным.
К концу того года я обрел друга в лице Пьера Долгорукова, навсегда рассорился со старшим братом и оказался помолвлен с одной очень юной Fraulein. Впереди я разглядел огонек надежды, но он в очередной раз оказался ложным, и темная ночь души моей лишь сгущалась. Но, по крайней мере, я был не один. В этом заключалось мое спасение. И оно косвенно пришло от тех, кто принял меня в свой круг.
Дотти. Истинная сестра.
…Дотти с трудом открыла глаза. Сначала все вокруг показалось смутным, и она не поняла, где находится. Последнее, что она помнит – очень заболела голова, ее затрясло в ознобе, стало больно глотать, мадемуазель Бок озабоченно прикоснулась своей маленькой ладошкой к ее горячему лбу, потом испуганно пролепетала: «О Боже, Dorothée, теперь и вы заразились!» – и отшатнулась от нее, как от прокаженной, потом выбежала из комнаты. Пока ее глупенькая гувернантка бегала по коридорам, Дотти подумала, что неплохо бы прилечь и поспать. Она уже поняла, что она заболела скарлатиной, сразившей после зимнего сезона многих девочек из ее класса. Поговаривали, что две из них даже померли. Далее в голове осталось лишь что-то смутное – ее переодевают, уносят на руках по коридорам, кто-то произносит имя Государыни, что-то холодное касается ее воспаленного лица.
Нынче голова не болела – в ней царила странная, звенящая пустота. Горло еще побаливало, правда, но тоже уже не так сильно, как в самом начале. Девочке захотелось встать, но она не могла двинуться с места. Веки, которые она с таким трудом разлепила, казалось, могли закрыться в любой момент, и она больше не сможет их поднять.
Вскоре она ощутила присутствие кого-то другого в комнате. Это ее не удивило – кто-то же должен был сидеть у ее постели, подносить лекарства. Возможно, институтская горничная Агаша – добрая душа. А может, и не она. Дотти медленно привстала в постели, досадуя, как плохо слушаются ее руки и ноги. Даже малейшее движение вызывало боль. Тут же некто, присутствовавший в комнате, встал и склонился над ее кроватью.
– Не надо, мадемуазель, не надо вам пока вставать, – проговорил тихий женский голос по-французски.
Дотти смогла разглядеть во тьме прямой и высокий женский силуэт, а затем ощутила прикосновение прохладных рук, запах розовой воды, которым повеяло на нее откуда-то сверху.
– Вы… кто? – прошептала она. – Где мадемуазель Бок?
– В Кёнигсберге, – произнесла незнакомка.
– Как она там оказалась? – мигом спросила Дотти. Любопытство пересиливало в ней утомление и боль.
– Помолчите, потом все узнаете, – продолжила неизвестная женщина. – И попытайтесь поспать, а то снова жар поднимется. Возьмите-ка, выпейте.
Она подала стакан с водой, в которую было подмешано какое-то резко пахнущее лекарство. Девочка поморщилась и сделала глоток.
– Сколько я уже больна? – спросила она тихо.
– Две недели, – дама отошла чуть поодаль, и в свете дня, пробивающемся сквозь щель меж темных штор, висящих на окне, Дотти смогла разглядеть ее. Блондинка, высокая и тонкая, в темном шерстяном платье. Не особо примечательные черты лица. Светлые глаза. Возможно, одна из классных дам. По-французски она говорила очень хорошо, но с некоторым акцентом, причем не русским и не остзейским.
