Илья и Татьяна сделали по одному глотку коньяка.
– И это называется коньяк? – сморщилась девушка. – Водка и то приятней.
– Фуфло полное, – вторил ей Илья. – Говно.
– Давно хорошего коньяка не пила. И это не коньяк. Для ресторана могли что-нибудь поинтереснее найти, – не унималась Татьяна.
– Действительно, – поддакнул наш герой, чуть ли не сгорая от стыда за то, что пригласил девушку в этот кабацкий трактир.
– Пойдем отсюда. Мне не нравится здесь, не могу смотреть на эти рожи, – предложила девушка, окинув взглядом зал «Европейского».
– Куда?
– Погода хорошая, тепло.
– Вёдро, – согласился Новиков.
– Сядем где-нибудь на лавку в скверике.
– Лавка – это от слова «лав»? По-английски – «любовь»? – догадался Илья.
– Любовь, – поцеловала она его.
Так оно и вышло. Наши влюбленные облюбовали себе место в тихом углу центрального сквера недалеко от статуи медведя, медного символа Закаменска, громадного, с блестящим носом, словно говорящего: «Кто потер медведю нос, тот богатствами прирос».
Они, будто сбежавшие с уроков десятиклассники, целовались после каждого коньячного глотка. Он хоть и был отвратительным на вкус, напоминавшим разбавленный чаем технический спирт, но на улице пился лучше, чем в прокуренном ресторане.
– Я люблю вот так, как в походе у костра, – сказала Татьяна. – Я вообще люблю походы, сплавы по реке, чтоб костер горел, чтобы песни звучали, чтобы было тихо… Люблю смотреть на звезды из палатки. Люблю слушать, как дышат деревья. Мне нравится, как трещат дрова, как пахнет дым… А ты не турист?
– Ну почему же? Я тоже сидел у костра, подпевал песни под гитару, спал в палатках. В первое свадебное путешествие мы по турпутевке ездили с женой в Латвию. Ходили там в поход, сплавлялись по озерам. Там красиво было. Даже значок имею – «Турист СССР».
– Серьезно?
– Не веришь?
– Почему не верю? Верю, – согласилась Татьяна.
– Может, в кино сходим, на последний сеанс? Будем целоваться, как здесь, – вдруг предложил Илья.
– А чего там смотреть? Одна американская мура.
– Ты вот любишь походы, а я люблю старые советские фильмы. За их доброту, честность, искренность, за сильные чувства не напоказ. Они поддержат, когда тяжело. От них захватывает дух. Через них смотришь на жизнь другими глазами. В них есть масштаб личности. В них влюбляешься однажды и навсегда. В этом кино – наша жизнь.
– А может быть, вся наша жизнь, всё, что в ней было лучшего, только в кино и осталась? – спросила Татьяна.
Илья ничего не ответил. Они немного помолчали.
– Красиво, – сказала Татьяна.
– Что?
– Тихо тут и красиво. И ты говоришь красиво.
– Могу гадость какую-нибудь сказать. Хочешь? Например, про кино, где батька Махно показывает член в окно.
– Не надо, – засмеялась Татьяна.
Их любовь была яркой и странной, как телевизионная реклама. Ее невозможно было описать, как невозможно о ней рассказать. У Ильи было такое ощущение, что он заново родился. На расспросы друзей он только отшучивался.
Илья и Татьяна занимались любовью при каждом удобном случае, забывая при этом обо всем на свете.
– Я тащусь… не поверишь… когда ты говоришь… что у меня сладкая пизда… Я с ума схожу… Я готова в эти минуты… разорвать тебя… Я сейчас умру… – задыхаясь и запинаясь от собственных самопроизвольных стонов и криков, горячо говорила она. – А почему… ты не кричишь?.. Тебе неприятно, что… я делаю?..
Потом она положила его руку себе к сердцу.
