Помню, что почему-то тогда было совсем мало людей рядом – детей, даже и взрослых. Был большой дом, квадрат или прямоугольник с вынутым внутри двором, играть там не хотелось. Помню сырость и камень внутреннего двора, да и мало солнца, хотелось вовне. По периметру нашего дома росла низкая стриженая изгородь из кустарника, это было с нашей стороны точно, помню только нашу сторону.
Моим любимым занятием было выйти из парадного и с маху (опять же когда никого нет рядом, а людей рядом вообще никогда не было) сесть на мгновение в эту мягкую густую толщу куста и отпружинить на тротуар. И так по несколько раз. Бедные кусты!
В руках я носила заветный мешочек, затягивающийся на завязку: две тесёмочки, протянутые в кулиску, тянулись в противоположные стороны. Внутри него лежала моя коллекция стеклянных шариков. Их можно было разглядывать, касаться руками, встряхивать в мешочке и ощущать их тупой звук постукивания друг о друга и приятную, такую ценную для меня тяжесть. Нужны они были для какой-то игры, не припомню, что такое с ними делали – то ли катали, то ли просто менялись ими. Небольшой в диаметре, сантиметра полтора-два, шарик, и в прозрачной его глубине причудливо впаян цветной сгусток другого цвета. Для меня это было средство коммуникации. Мальчишки постарше – среди них мой брат, уже школьник начальных классов, – собирались в стайки по своим мальчишеским делам, а меня не брали, то ли по причине малолетства, то ли, как сейчас скажут, по гендерному принципу. Вот и «подкатывала» я к ним из любопытства с этими шариками. Правда, ненадолго. Заканчивалось всё обычно слезами и обидой. И откатывалась я к маме под крыло за защитой.
Девочек вообще кругом не наблюдалось. Видно, всё же были ещё девочки, но только школьницы, а моего возраста не было. Не было яслей, не было детского сада, не было ровесников. Не было никакого общества и социализации в нём! Только я и моя семья, изредка соседи.
Мама была очень общительная. Обменивались они уже не шариками, а рецептами теста и начинок для пирожков и, видимо, ещё чем-то, типа посольских сплетен. Мирок этот для меня жил и протекал без зимы, помню только из яркого, цветного: лето и осень.
Летом выезжали в Цойтен. Там со мной произошёл случай, который запомнился и который я бы назвала словом «неожиданность» (первое абстрактное понятие!).
Купаться, но не плавать я любила и умела. На помощь приходили надувные плавательные приспособления. У меня была надувная лягушка. Её голова рассекала передо мною воду, а две толстые лапы уходили за спину. Мои руки лежали поверх лап, и было очень удобно. Вода была слегка желтоватая, как в пресных водоёмах. Выплывала я из специально построенной и приставленной к берегу купальни. С берега было неудобно: озеро и его берега камышились осокой.
Так вот. Я в воде, вишу буквально в невесомости на своей лягушке, бултыхаюсь – и вдруг прямо передо мною по волнистой линии плывёт змея. Голова над водой, как и у меня. Чёрная, блестящая, с двумя яркими жёлтыми пятнами… И прямо на меня. Бьюсь в воде, судорожно бью ногами, теряю опору и ухожу под воду, дна нет, опоры нет, только колотящееся сердце и страх. Мне конец. Не знаю, как выплываю, как цепляюсь за свой спасательный круг. Это испытанное чувство бездны, видимо, надолго отодвигает желание научиться плавать.
Лето, осень… без зимы, опять лето, осень. Лето – время есть мороженое, самое любимое развесное лакомство. Вижу осязаемо две вафельные ракушки, вернее, одну ракушку с двумя вафельными створками, к ней прилагалась маленькая пластмассовая ложечка, малюсенькая, то розовая, то салатовая, ею полагалось есть мороженое.
