Я в палате, впервые в жизни в чужой комнате, без родителей. Лежу на спине. Правда, не совсем одна, мы вдвоём, но не разговариваем. По диагонали в другом, дальнем от окна углу лежит парализованный парень в гипсе. К нему часто заходят врачи, медсёстры участливо крутятся вокруг него. Он, подросток, выпрыгнул из окна третьего этажа и повредил спину. Несчастная любовь, донесла молва. В голове смутно: вот он, поступок… Любовь… настоящий поступок. Любовь и страдание соединились в пару, а впереди у парня тёмная неиз вестность.
Боли не чувствую, только холод и неизвестность. Мгновение и… новое слово – «необратимость». Прошло отведённое для выздоровления время, и оно не прошло просто так, а укрепилось в словах: «Любовь надо заслужить, надо пострадать!» (у неё есть цена). С этой поры моя левая нога получала от меня больше знаков внимания, «режим наибольшего благоприятствования», так сказать, как пострадавшая и потому более любимая. Было мне года три. На ночь я её заботливо обкладывала одеяльцем в своей закрытой кроватке-«клетке» с одним откидным по утрам боком, а другую ногу высовывала морозить из-под одеяла. Она же была просто так, здоровенькая и нестрадавшая. Наметился первый раскол внутри себя.
Детей же надо чему-то учить, это мои родители знали точно. Сами они учились всю жизнь, и это в них было как Азъ и Я. Аксиома.
Больше времени и рвения было у мамы. Днём она усаживала меня и начинала читать мне сказки, объясняя по ходу непонятные слова. Мало что помню из прочитанного, но ощущение, что был прогресс, осталось. Покончив с чтением, мама принималась за математику, её любимый предмет, тут у меня получалось лучше, видимо, и поощрений было больше. Мне завели тетрадку в клеточку, в которой были ею или мной нарисованы ягодки, красные с двумя зелёными листочками, и решались простейшие арифметические задачки. С задачками всё шло как по маслу. И позже в тетрадке появились числа, боюсь соврать, с несколькими нолями. Маме так хотелось, а мне было так просто понять, что бывают тысячи и даже миллион. Считать я научилась раньше, чем читать.
Вечером – не каждый вечер, а только в свободные дни – подключался папа. Помню круглый стол со скатертью, лампу с абажуром и разные настольные игры. Доставалась из коробки и разворачивалась игра, обычно это была разрисованная картонная карта с маршрутами и станциями, надо было переставлять по очереди цветные фишки – каждому присваивали свой цвет – на станции маршрута (по какому принципу, не помню). Побеждал первый финишировавший! Во все игры всегда выигрывала мама, начиная от этих настольных на удачу, заканчивая сложными шахматами. Папа постоянно терпел фиаско. Но вида нам не показывал. Потом шли игры на развитие со множеством карточек, которые надо было накладывать на трафарет по названию и смыслу. Позже папа подписал эти карточные открытки с обратной стороны немецкими аналогами. И мы разучили слов двести, но… как-то дальше не пошло, а память дырява.
Жизнь была размеренная. Иногда ходили с мамой за покупками и в ателье, где ей шили костюмы и платья. Вообще-то при посольстве были курсы для жён сотрудников, чтобы умели всё сами. Их нам накручивали… У мамы были аккуратные конспекты в рамках посещения курсов кройки и шитья, курсов вязания, курсов по уходу за собой с применением аппарата «Дарсонваляь». Может, были среди них курсы по приготовлению коронных блюд типа «Угнетённые грузди»?! Папа играл по праздникам на банджо в торгпредском оркестре, бывали и приёмы. Ходили туда нарядными, но говорили как о работе. Потом обменивались впечатлениями, кто как себя вёл и сколько перепил. Мои-то этим не славились.
