Диалоги у картин - страница 5

я… правой… пробовал уже.

Удивлены дома и лужи

капризу синего стекла

и, только тем, кому он нужен,

не разглядеть, что жизнь светла…

И, тем печальнее, что лист

проезжий выкупил артист.

Кому – винцо,

                     кому – вино в бокалы,

но согревают равно нас, порой,

и дивных женщин дивные вокалы,

и променад заснеженный домой.

И, значит, всё

                  устроено как должно,

пока мы вправе,

                     просто жизнь любя,

уверовать, хотя бы осторожно,

в полезность невеликого себя.

Чудное настроение!

Город – весной бесстыж.

Солнечное смятение

гонит одежды с крыш,

будто смолой в кадиле

улиц дымят холсты

там, где автомобили

жмурятся, как коты.

Всё глуше вопль архитектуры,

всё дальше время алтарей,

где белокурые Амуры

стремились нижних этажей,

где предков строгие портреты

смущали вольности девиц

и шпоры шпорили паркеты

салонов, клубов и вдовиц…

Где солнцем полнились проёмы

с премилым видом на бульвар,

сегодня… доски в окнах дома,

и те – порогом в тротуар.

Реликт и города, и мира,

ушедших пращуров завет,

апартаменты бригадира

иль царедворца кабинет

ждут своего аукциона,

ещё надеясь наперёд,

что с уцелевшего балкона

живое платьице мелькнёт

и вновь откроется окошко

для муз дыханья и цветов,

а та же милая ладошка

дверь у парадного качнёт,

чтоб продолженьем

                    доброй сказки

вернулось таинство аллей

и понесли окрест коляски

довольных ужином гостей.

Так мир от солнца ищет тени,

где, должное воздав крестам

и, тонким, некогда, цветам,

терзаем, Богом данный Гений,

печальным образом madame…

За годы боль почти остыла,

когда бы знал – умерил пылы

постыдной тяги рифмовать

там, где художник пишет мать…

Хватает неба половины

и мы робеем, как трава…

Теснят асфальтами машины

последних листьев острова,

но тем дороже шёпот их

порою красок золотых

и обещания вернуть

усталым взорам Млечный путь…

                      ***

Что нам города?! – Перекрёстки,

как будто, людей и судеб,

пролётки, кареты, повозки,

колёсного царства вертеп,

и смотрят с мольбой человека

от, некогда чистых вершин,

балконы изящного века

на ленты дорог… для машин.

Без ампирных линий,

холодно и строго,

баннеры чуть ниже

каменных крестов…

Где к небесной сини

не ведёт дорога,

там надеждам ближе

тоги лоскутов.

Ты зачем, художник,

не рисуешь сказки,

не откроешь танца,

и садов в цветах

или ты заложник

настоящей краски,

что у ереванца

в истинных глазах?

Разве у Сарьяна

не осталось темы?

Разве всем не светит

вечный Арарат!?

Расцвети сафьяны,

напиши Эдемы,

где… ничто… поэта…

не встревожит взгляд.

Лукав, кто любит на морозе

гирлянды лунных фонарей,

из полусна – полугипноза

застывшей паузы ветвей.

Но, в ожиданьи пробужденья,

он, кисти прелестью живой,

нам пишет болеутоленье

или… надежды на покой

у перекрёстков акварели,

что редко жалует народ,

как будто есть другие цели

у рисования природ.

Богатства мира, здесь, копейки…

Из всех сокровищниц казны

оставлю дивные скамейки

на тёплых улицах весны,

и красок светлые разводы,

и пробуждений лёгкий шум,

и предназначенные годы

для чистоты неспешных дум.

Игрой гранёного светила,

в очаровании теней,

всё и торжественно, и мило

в полётах кисточки твоей!

Всё – беспредел воображенья

и всё – отточенность луча,

как рецептура из мгновенья

улыбки доброго врача.

– Как это мило! Персонально!

Теней и света торжество!