– Коротко! – жестко повторил Савва, пробарабанив по столу веснушчатыми пальцами.
– Сам знаешь – капитал истрачен. Станиславский предложил повторить взносы, – шепотом резюмировал Сергей.
– Твоя позиция?.
– Воздержался.
– Остальные?
– Отказываются.
– Понятно. – Савва нахмурился и, резко отодвинув стул, поднялся. Присутствующие, замолкнув, повернули головы в его сторону. Немирович поморщился и потер виски.
– Господа! – голос Морозова был сух. – Буду краток. Предлагаю погасить долг и сделать новый паевой взнос.
Откинувшись на спинку стула, Станиславский с облегчением и любовью взглянул на Савву.
– Но! – сделав внушительную паузу и обведя всех участников собрания твердым взглядом, продолжил Морозов. – Хоть мой пай и самый крупный, я считаю делом чести всех вас внести и свои деньги, – выделил он слово «свои», – пусть хоть и по тысяче, но мы все должны знать, что это – дело компанейское. Что скажете?
Все присутствующие оживленно загомонили.
– Типичная купеческая черта! Что ему десять-пятнадцать тысяч всех остальных пайщиков? – услышал он голос Немировича, наклонившегося к Станиславскому.
– Все верно он сказал. Молодец. Должно быть единодушие! – поддержал Савву Станиславский, поднялся и, подойдя к окну, распахнул, впустив в комнату вместе с прохладным воздухом шум улицы.
– Так что? Да? Нет? – спросил Морозов.
– Да-а… – нехотя и вразнобой прокатилось над столом.
– Вот и славно! Вот и решили! Савва окинул всех потеплевшим взглядом. – А сейчас, господа, предлагаю закрепить все на бумаге.
Повернулся к стоящему у окна Станиславскому.
– Идите к нам, Константин Сергеевич, а то продует, не ровен час, а вам себя поберечь надобно.
Станиславский благодарно улыбнулся и, подойдя к Морозову, оперся на спинку его стула.
– Завтра будете на репетиции? – поинтересовался он. – Обещали.
– Буду, раз обещал, – кивнул Морозов. – Я своему слову хозяин.
* * *
– Поймите, я начинал наше дело с вами не для того, чтобы потом пришел капиталист, который вздумает из меня сделать… как бы сказать? Секретаря, что ли? Или официанта – «Чего изволите-с?» – раздраженно говорил Немирович, отрезая кусочек за кусочком от нежной телятины в сухарях и время от времени, поглядывая в сторону входа в зал ресторана[9].
Станиславский, сидевший напротив, слушал молча, видимо, давая партнеру выговориться. Стол был накрыт на троих, однако третий стул пустовал.
– Я все время должен вступать с ним в особые соглашения. Он настолько богат, что постоянно хочет на все влиять! – Немирович, наконец, положил в рот один из отрезанных кусочков мяса и замолчал, пережевывая. – С ним согласовываются все вопросы, связанные с пополнением труппы, репертуарные проблемы, распределение ролей. А это обсуждение достоинств и недостатков спектаклей?! Черт знает что! – раздраженно бросил он нож с вилкой на стол.
Стоящий поодаль официант услужливо подскочил и заискивающе склонился:
– Поменять прикажете?
Немирович отмахнулся от него как от назойливой мухи.
Станиславский аккуратно промокнул губы салфеткой:
– А помните, мой дорогой Владимир Иванович, как у нас не ладились декорации к вашей пьесе? И он, солидный человек, вместе со всеми лазил по лестнице, вешал драпировки, картины, носил мебель, вещи, расстилал ковры? Он наше дело в сердце впустил, вы же видите. Дело даже не в том, что без него и театра бы не было. Директор Никольской мануфактуры и – ни на день не забывает о театре, хоть ненадолго, приезжает на каждый спектакль, а когда не может, звонит по телефону, выспрашивает, как идет представление, все ли в порядке по постановочной части. Вы только вдумайтесь!
