Немирович закашлялся, торопливо прикрыв рот салфеткой. В глазах Станиславского промелькнула усмешка.
Перед Саввой поставили тарелку дымящихся макарон с горкой черной икры в середине. Он с наслаждением принюхался, перемешал макароны с икрой, полил сверху розовым соусом и бросил веселый взгляд на Станиславского.
– Да вы не беспокойтесь, Константин Сергеевич. Успеем. Всех на ноги поставим, ночами работать станем, а к премьере все будет, лучше быть не может! – С удовольствием принялся за еду.
– Ну и аппети-иты у вас, Савва Тимофеевич! Пугающие, прямо скажу… Во всем! – покачивая головой, нараспев сказал Немирович.
– А вы не пугайтесь, любезный Владимир Иванович! – Савва оторвался от еды. – Когда одно общее блюдо готовится, без аппетита никак нельзя, иначе все пресным получится да невкусным. Чувство голода, оно ведь у каждого свое, – подлил в блюдо еще соуса, – у кого до куска хлеба, у кого до перепелочки, а у кого – до дела, до творческой его сердцевинки!
– Не зна-а-ю… – протянул Немирович, откинувшись на спинку кресла. – Мне одно известно: сытый никогда голодного не уразумеет!
– Верно. А голодный – сытого! – весело парировал Морозов. – А посему, позвольте, Владимир Иванович, еще маслинок вам заказать? Вы ведь большой их любитель, как я успел заметить…
Станиславский опустил глаза. Уголки его рта подрагивали от едва сдерживаемого смеха.
– А-а! – Махнул рукой Немирович. – Заказывайте. Заказывайте, что хотите! Что с вами сделаешь? С вами не захочешь, а съешь.
– Ну вот и пришли, наконец, к согласию! – обезоруживающе улыбнулся Станиславский и, наклонившись к Морозову, шепнул: – Жизнь-то как хороша, Савва!
– Хороша, Костя! Немыслимо хороша! – ответил тот, глядя на Станиславского счастливыми глазами…
* * *
– Ехать тебе, Зина, надобно, он совсем голову потерял!
Зинаида, занятая вязанием ажурного полотна, казалось, и не слушала вовсе сидящего напротив нее на веранде в плетеном кресле-качалке Сергея. Только после последних слов крючок в руках замелькал быстрее.
– Он, представь, превратил сад и весь дом в мастерскую для экспериментов. В зале не пройти – кругом одни приборы. У него, видите ли, световые пробы.
Крючок в руках Зинаиды вновь начал двигаться неторопливо.
– Зинаида Григорьевна! – к ней мелкими шажками подошла невысокая женщина с фруктовой вазой в руках.
Крючок в руках Зинаиды замер. Она подняла голову, вопросительно глядя на Варвару Михайловну – всеобщую любимицу, главную над всевозможными гувернерами, нянями и боннами, которым было доверено растить младших Морозовых.
– Прощения прошу. Вы желали с Тимошей поговорить перед тем, как он заниматься начнет[10].
– Позже, Варвара Михайловна. Я помню. Сейчас, видите, гость у меня.
– Как скажете. – Женщина поставила на столик вазу с фруктами и вышла с террасы.
Из открытых окон особняка доносилась музыка. Тимоша старательно разучивал утомительные гаммы.
– Продолжай, Сергей, я слушаю, – Зинаида снова принялась за вязание.
– Я в сад вышел, чуть не упал, потому как споткнулся о толстенный кабель, который Савва протянул от будки электрической. Представь, Зина, кругом софиты, прожектора. Люди какие-то копошатся. А в ванную вообще не войти – вонь страшная! – наморщил он нос. – У него там химическая лаборатория. Говорит, вспомнил свои патенты, теперь лаки разных цветов делает, хочет покрыть ими лампы и стекла, чтобы такое освещение на сцене было таким, какого нигде нет! – И это – наш-то Савва! Мануфактур-советник! А вся труппа тем делом в отпуске пребывает! Отдыхать изволят! – возмущенно добавил он.
