Расходимся на рассвете. Почти совсем светло, серо светло. Тишина вибрирует в ушах, а горы загадочно чернеют. Через три часа завтрак.
Зеленая весна пришла в июне.
Перевалив через холм за трактиром, стою над соседней долиной. Эта долина – моя. Ее, покрытую снегом, с этого места увидела в первые дни. Тогда поразила какая-то мертвая сила. Казалось, спуститься туда невозможно. Камни, ростом вдвое больше меня, застыли, будто в полете, между мной и долиной.
Весной, чуть повыше, там, где дорога, вильнув, поднялась над домами, каталась на лыжах.
За гору солнце едва опустилось, и майская каша схватилась морозом, я надела лыжи и оттолкнулась. В этот месяц Петя со мной не хотел разлучаться совсем и теперь проводил и остался у камня. Думала, холод, он быстро домой убежит, и я вниз понеслась.
Так-то легко, вот вверх – тяжело, чуть наступишь, наст провалился, а выбраться силы нужны. Два часа выбиралась. Не знала, что Петя, одетый так, чтобы бегать на солнце, всё это время будет стоять на снегу, меня ожидая. Почти и стемнело. Смотрю, он стоит. Волосы ярко белеют, остальное – синее с синим слилось. Голос почти потерял. Ладошки – сосульки. Еле оттерла. Скорее домой. Петенька – рыцарь, единственный друг настоящий.
Но сейчас июнь, здесь никого. Внизу, вместо горной реки сумасшедшей, течет голубая река из цветов. Что – незабудки, вначале никак не пойму: небесная синь повторяет изгибы долины, бесшумные волны уходят за мыс вдалеке. Огромность реки несравнима с какою-то горною речкой, заполнив от склона до склона не площадь – пахучий объем.
Спущусь, где повыше, над слишком большими камнями. Пройду через запах, сквозь синь проберусь, перейду. И вот я на склоне другом.
Поднялась.
Сколько бы раз я сюда, на вершину свою, точней на хребет, ни взбиралась, этот момент, эту точку, когда, наконец, наверху, – пропустить невозможно. Налево скалистый массив, тот самый, что ночью и днем в окошке меня стережет.
Вниз полоски различных оттенков под линзами дальности разной. Покой. Покой как веселье. Покой погруженья в себя. Лицом прикоснуться к ветра страстному лику. Ему улыбнуться. Верней, улыбнуться себе, что такая крошка, пылинка, а вот забралась и живет.
Тут твердая гладкость хребта начинает снижаться, двоиться. Камушки-мушки несутся за мной – я бегу. По правой тропе побегу, а налево в ложбине озеро примул. Лиловые крошки точны, словно крошечный чип. На теплой земле растянись, под зонтик соцветий устройся. Сколько их? Наверно, мильон. Тех, что рядом. И каждый цветок – остров сине-лиловых детей. Дети плотно и стройно стоят и платочками машут, и, может быть, что-то поют. Я не слышу.
Но что это? Рыжий сурок, к тебе повернувшись спиной, соседу о чем-то кричит. Вот, глазом слегка по тебе проведя, исчез под землею, как не был.
Возвращаюсь. Иду по камням на своей стороне. По склону, где только что я пробежала, спускаются овцы. Как тесто, недвижно по тропам овечьим текут.
Эй. – Мекнула звонко молодая.
Что? – Ответил патриарх.
Надое. ело, – из другой цепочки.
Дура, – коротко, пожилой баран.
А самм? – Опять из другого места.
Так, мирно ругаясь, в одном направленье идут. Лишь колокольчик вплетает в громкое блеянье звон.
Восторг кончился к июлю. Овцы съели цветы. Пусто в душе, и в теле сонливость и лень. Живу, будто в вате, ни звук, ни слова не доходят. Красиво кругом, да. Сурки, да. Игра света. Ну и что? Моя долина сделалась пыльной пустыней. В начале долины: юрты, кошары, костры. Люди, дети, собаки – не так их и много, но овцы сожрали цветы.
