Влас Корсаков перебежал на Круглую башню, оттуда палил по Терентьевой роще, повернув все орудия в одну сторону.
И грохот раздался, и пороховой дым окутал рощу. И кричали на Круглой башне, и благодарили Бога, и молились – замолчала страшная пищаль. После уже узнали, что, с Водяной башни бия, повредили ей пороховницу, а ядро с Круглой башни повредило устье.
Засуетились людишки на Волкуше. Запрягли несколько пар сытых крестьянских лошадей, и те потащили Трещеру на телеге с огромными колёсами в сторону Москвы. С Трещерой отъехало триста человек казаков – понадобились, вишь, люди царьку Тушинскому.
И решили поляки отомстить за великую пищаль и одновременно хозяйственный вопрос решить. Год выдался урожайный, зерна захвачено довольно, но из зерна хлеб не испечёшь. Мука нужна.
Мельница же – вот она, на Кончуре. И сейчас мелют там на монастырский обиход. Сидит там на стороже сотенный голова Внуков со своими ребятами, его голыми руками не возьмёшь. И в Подольном монастыре – из детей боярских Ходырев, опытный и храбрый старшина, с ним полсотни конных и полсотни стрельцов и дюжих крестьян.
16 октября 1608 года
Ещё один погожий день угасал, заря полыхала над Красной горой. Туда уходила Дмитровская дорога, оттуда по-прежнему прилетали в крепость гостинцы от Сапеги – не часто, но постоянно, и попадали они куда придётся – то в клеть, то в корову, то в поленницу. Раз угодило ядро, прости господи, в нужник – пришлось новую яму под это дело рыть.
Звёздное небо новолуния раскинулось над лесами, над пожнями и стернёй, над лугами и ловлями рыбными, над хмельниками и огородами. И везде-то люди трудились – что ни день, то новое заделье. И только осаждённые места себе не находили. Не привыкли они, особенно крестьяне, к строгому затвору, а тут – ни вестей, ни новостей.
Чу! Весть прилетела! На мельнице – из рушниц палят!
Митрий уже бежал к молодому князю Долгорукову, что занимал со своими молодцами половину трапезной: готовьтесь к вылазке!
Когда открылась калитка возле Святых ворот и выскочили из неё рощинцы, поскакали к мельнице, там уже вовсю кипел бой: подоспевший из Подольного монастыря Ходырев рубился с самим паном Лисовским. Оба были сильными, рослыми, ловкими, сабли так и ходили.
Молодой Долгоруков повернул свою сотню на стан лисовчиков. За ним из ворот бегом ринулась сотня во главе с чашником Нифонтом. Рясу Нифонт заправил в порты, чтобы не мешала бежать, поверх надел тегиляй, на голове мисюрка на войлочной подкладке, палаш в руке. Видать, недаром чашник ведал питием обительным, не зря бочки с медами и вином таскал – мощно рубился он, разбегались перед ним поляки.
Издали видно было, как съехались двое – мелькала высокая шапка Ходырева и белые перья на шлеме Лисовского. Сотенный голова достал пана клинком, полоснул по плечу. Выронил пан саблю, схватился ладонью за рану, развернул коня – за ним и поляки, и казаки.
В монастыре затрубили возвращение. Воины Рощина и Нифонта поворачивали неохотно: только во вкус вошли, руки поразмяли, и сразу назад. Но отступили.
– Вот и всё их хвалёное рыцарство! – рычал от ярости князь-воевода, встречая возвращавшихся с вылазки сидельцев. – Только по ночам и нападают, как тати. Теперь ещё жалиться будут, скажут – луна слишком ярко светила, вот и отбились троицкие ратники.
17 октября 1608 года
Утром на большом совете всем стало ясно, что напади на мельницу не один Лисовский с охотниками, а всё войско, ратникам не устоять. Стены Подольной обители деревянные, вспыхнут как ощепье, и людей потеряем, и запасы зерна и уже смолотой муки. А Лисовский это дело так не оставит, мстить почнёт.
