– А-а, – облегченно вздохнул казак – Нок бурда апын! Нет тут твоей матери. Туда, туда беги! – Он махнут рукой в темноту.
Мальчишка расширившимися глазами поглядел на порубанных турок и, выставив, как слепой, перед собой руки, шагнул к Мокрому
– Я верил, ждал, Бога молил! Не оставляй меня! – крикнул он, упав на колени.
– Святые угодники! – пробормотал ошарашенный Савелий – Никак русский?
– Русский, русский, – заплакал мальчик – Не оставляй!
– Ну-ну, – Мокрый неумело погладил его по голове, – не бойся! Звать как? Имя свое помнишь ли?
– Тимоша, – хлюпнул носом малец.
– Давай, Тимоха, ноги в руки брать – Савелий кинул саблю в ножны – Басурманы вот-вот подмогу приведут. Кончай реветь, бежим к морю.
– Не могу, – мальчик сел на землю.
В темноте что-то тонко звякнуло. Казак опустил глаза и вздрогнул – от ноги мальца тянулась цепочка, убегая за порог дома. У щиколотки тонкую ногу до кровавой язвы растер браслет кандалов.
– Матерь Божья! Что с дитями нашими делают! – И Мокрый сплеча рубанул по цепочке саблей. Но сталь со звоном отскочила от кованых звеньев.
– Там, в доме, надо, – сморщился от боли Тимоша.
Подхватив саблю убитого турка, Савелий кинулся в дом. Разбрасывая ногами валявшиеся на земляном полу вещи, отыскал столб и начал с остервенением рубить его. Наконец, вбитая в толстое бревно, кованая скоба поддалась и выскочила. С улицы, сквозь треск пожаров и шум пальбы, донеслось несколько пушечных выстрелов. Раздались крики турок:
– Алла! Алла!
– Скорее, – сунув цепь в руки мальчика, поторопил Мокрый. – Держи, чтобы по ногам не била. Айда за мной!
– Погоди, – попросил Тимошка.
– Чего ещё? – недовольно обернулся казак, с тревогой прислушиваясь к звукам боя. – Надо поторапливаться, не то могут и аркан на шею набросить.
– Помоги, – мальчик поднял большой узел.
В конце улицы грохнул выстрел, завизжали турки. Мелькнули огни факелов. Мокрый подхватил сильной рукой Тимошку, взвалил на плечо узел и со всех ног кинулся в спасительную темноту.
На следующий год, в мае, на праздник Фалалея-огуречника, когда мужики да бабы сажают рассаду в прогретую ласковым весенним солнцем землю, к монастырской обители у Муравского шляха прискакал небольшой конный отряд. Жилистый казак с золотой серьгой в правом ухе требовательно постучал в ворота:
– Эй, чернецы! Отворяй!
На стук открылось маленькое оконце, и глухой бас спросил:
– Кого Господь послал?
– К настоятелю отцу Зосиме от атамана Войска Донского. Отворяй!
– Скор больно, обождешь, – ворчливо ответил обладатель глухого баса. – Сейчас пошлю про вас сказать. Сам-то кто будешь?
– Савелий Мокрый с поручением от атамана, – гордо подбоченился казак.
– Жди. – Оконце захлопнулось.
Савелий махнул рукой, приказывая спешиться. Казаки слезли с седел, завели лошадей в тень монастырской стены, окруженной глубоким рвом: в тенечке не так доставало комарье.
Снова стукнула задвижка оконца, и внимательные глаза осмотрели приезжих. Вскоре тяжелые створки ворот со скрипом поползли в сторону, оставив узкий проход. Ведя коней в поводу, казаки по одному вошли в монастырь, и ворота за ними немедленно захлопнулись.
У крыльца церквушки их поджидал игумен, отец Зосима. Невысокий, худенький, в простой рясе и порыжелой скуфейке. Передав лошадей коноводу, казаки сняли шапки и поклонились: сначала церкви, потом настоятелю, поглядывая при этом на стоявших за его спиной дюжих монахов, больше похожих на разбойников, для потехи надевших рясы.
