Дитя зимы. И другие рассказы - страница 3

Так писал Бодлер.

Летом 1948 года мы склонялись под зеленой лампой над столом, где была разложена карта Калужской области. Планировалось путешествие в Сухиничи – полугород-полудеревня, «райцентр», где с конца тридцатых годов проживали наши родственницы, учительствовавшие в местной школе, одна полуглухая, другая стремительно теряющая зрение – тетя Надя и тетя Мила. Сейчас в Сухиничи добираются за три часа на электричке, нам же предстояла ночь в плацкартном вагоне. Митя, уже первоклассник, стриженый, с круглой рожицей на тонкой шейке, и я, десятилетняя, с восторгом смотрели на деда (дедан, дедастик, дедуля, мы его обожали), изучающего карту местности: так, река Брынь с омутами (дед был заядлый рыболов), брынские леса, переходящие в знаменитые брянские (дед был также грибник, он ведь родился в Белоруссии), две станции – главная и узловая… Дед планировал также сделать крюк в Калугу, навестить своего однополчанина (еще по Первой мировой) полковника Михал Михалыча Скорикова, из белого офицера быстро ставшего красным. Об этом Михал Михалыче рассказывалась легенда: он женился, вопреки воле родителей, на ортодоксальной еврейке Рахили, «неописуемой красавице», которую также прокляла ее семья. Рахиль крестилась, превратилась в Раису и сопровождала мужа, став сестрой милосердия, по всем фронтам. Крюк в Калугу требовал особого маршрута, с пересадкой. Воистину, мир был велик!

Д.И. Костко с внуком Д.А. (Митей) Виноградовым и внучкой Ириной. Москва, 1948

Митя мечтал о грибах в брынских лесах и о рыбалке с дедом. Я тоже об этом подумывала, но главное – я хотела вырваться из Москвы, из нашей квартиры, где в это лето сложилась очень тяжелая обстановка. Мама была беременна. Бабушка поджимала губы, устраивала сцены: «Третий ребенок! Двое сирот на руках… И ведь он (БЛ) никогда не бросит семью! О нас бы подумала! Могла бы прекрасно выйти замуж! Детям нужен настоящий отец!» Я тоже дулась, по ночам плакала злыми слезами. Дед был, как всегда, «соглашатель»: «Ничего, Мурочка, прокормим!» («Белорусы – тряпки», – говорила о нем бабушка.) Бедная мама плакала, уходила ночевать к подругам.

И вот – облегчение. Мы уезжаем. Пусть этот ребенок родится без нас.

Дом аптеки. Сухиничи. Улица Ленина

После смерти Мити (2004 год) не осталось почти никакого «литнаследства». Обрывки переводов, неоконченные стихи, а «основной корпус» – письма протеста: в «Московский комсомолец» (по поводу обвинения мамы в сотрудничестве с КГБ), на телевиденье (по поводу пошлой передачи «Дачники», фильма Рязанова, Караулова), в суд – по поводу изъятого у нас при обыске архива БЛ, переписка с Евгением Борисовичем (страстное и чем-то жалкое письмо Мити и высокомерный ответ последнего). Боролся ночами бессонными за маму, за ее доброе имя. И при всем этом неожиданно цельным куском выглядят 10 страниц его воспоминаний, писал незадолго до смерти. О чем же? Об этом сухиническом путешествии! Как ни вспомнить В.В. Розанова: «Почему я люблю так детство? Я безумно люблю его, мое страдальческое детство». У Мити оно не было страдальческим, но и счастливым не назовешь. Почему-то в начальных классах его все время били, дед на кухне вразумлял: «Ты же мужчина, царь природы! Сожми вот так кулак – и в грыздело!» Он, бедный, и спал со сжатым «по-мужски» кулачком. Все это вскоре стало на свои места, он превратился в забияку, авторитет в классе, его дружбы заискивали. Но в первый год – заплаканная мордочка, нежелание утром идти в школу… А тут – каникулы! Впереди беззаботное лето! Дед укладывал свои сокровища: рыболовные снасти, крючки, лески (он ссучивал их сам на коленке из непонятно откуда взявшихся волос от лошадиных хвостов), а удилища он нам смастерит на месте, ведь это брянские леса! Мы будем ловить ершей на червя, а щук на живца, на «жерлицу», а потом на берегу варить уху! Митины глазки горели восторгом. «Дед был гений. Не помню, чтобы у него чего-нибудь не получилось», – напишет он незадолго до своей смерти. Укладывал дед и сапожные колодки, дратву, кожу, воск, гвозди в коробочках из-под ландрина – для «заработка». Он, окончивший учительскую семинарию в Могилеве, «учитель словесности», педагог от бога, переквалифицировался: стал преподавать «сапожное дело» в госпитале для безногих инвалидов войны, а на дому подрабатывал. В ту пору заказчики и на военные сапоги, и на модные лодочки не переводились. Сидит он на кухне, за «верстачком», в зубах гвоздики, в руке шило, продевает дратву, молоток тук-тук-тук… Какое там преподавание! Он – сын священника, «служителя культа», чуть ли не «враг народа». А сапоги и в Сухиничах будут заказывать, заработает.