– А как насчет личности, ради которой ты поехал?
– Глухо! Видели его в обществе двух мужиков, но я сомневаюсь…
– Григорий Романович, есть одна идея. Может быть, пригодится. Надо бы составить список москвичей, проживавших в гостиницах Сочи в тот период. Так дней за десять. Список будет великоват, но женщин не бери во внимание. Правда, он мог жить в санатории или пансионате, а их там сотни…
– Буду искать тех, кто был с машиной и уехал в дни смерти Шкета. Таких будет не так уж много, и их должны знать в санаториях.
– Да, но машина могла быть на городской стоянке, а сам он снимал квартиру.
– Красное, черное не берите, да и нет не говорите, вы поедете на бал?
– Не понял? – заволновался Волнянский.
– К делу не относится. Я проверю городские стоянки по журналам.
– Но он мог снимать квартиру и машину держать возле дома или во дворе. Твои действия?
– Я проиграл! Но у меня есть время, буду думать. Ты насчет москвичей отчего так заволновался?
– Прослушал пленку допроса Лузгина. Пока фантазирую. Тебе придется срочно покинуть Сочи.
– Что-нибудь случилось?
– Гильза заговорила. Пришло заключение из пуле-гильзотеки. Этот парабеллум уже стрелял раньше. Три года назад из него был убит некий гражданин Паршин в Волгограде. Личность далеко не ясная. Так что предстоит тебе город-герой, но сначала в Киев…
«Попрошу частным порядком лейтенанта Раклина, – подумал капитан. – В «Интуристе» у него не так много работы, пусть проверит московские машины и гору москвичей за этот период. А откуда он знал, что я докопаюсь до Сочи? Убил-то в нескольких сотнях километров! Нет, он не такой уж супер-предусмотрительный. Ему и в голову не могло прийти. Надо немедленно лететь в Киев. Сейчас! Успею на последний рейс. Виктору оставлю записку. Думаю, хватит ему и Сочи: поиграл в Пинкертона, и будя».
Капитан созвонился с Раклиным, и тот охотно согласился выполнить просьбу Рыбалко. Потом он написал короткую записку: «Витя! Извини, срочно вылетаю в Киев, требуют чрезвычайные обстоятельства. Думаю, еще увидимся. Будешь в Киеве – заходи, чистосердечно буду рад! Г.Р.». Он положил записку на подушку на кровати Виктора, быстро покидал вещи в чемодан и часа через три был в воздухе, на пути к Киеву.
* * *
Уже начало темнеть, а Рыбалко все еще сидел в кабинете следователя прокуратуры Волнянского, и они пытались слепить более-менее правдоподобную версию или хотя бы выстроить как-то одну линию. Но дальше Киев – скелет Шкета – Сочи продвинуться не смогли: все крутилось как в замкнутом круге.
Зазвонил телефон, и Волнянский недовольно взял трубку.
– Я же вам сказал, что этот вопрос в компетенции руководства, – пытался он отделаться от кого-то. – Мы не в праве так решать этот вопрос. Если мы начнем такими методами – знаете, куда мы придем? – Он подождал, слушая, что ему говорили на другом конце провода, и резко сказал: – К тридцать седьмому году! Мы и так сплошь и рядом нарушаем закон, и все во имя справедливости! Дело требует доследования, суд его не примет, если даже я буду там выступать и давить. А я этого делать не буду! Подумаешь, руководитель! Он что же, застрахован от наказания? Ах, райком! Так пусть райком пришлет официальную бумагу, что он его сам будет судить! Звоните прокурору, пусть он это дело решает, я не берусь. До свидания! – Он раздраженно бросил трубку на рычаг. – В обойме райкома руководитель – уже индульгенция. Персона неприкасаемая! От тюрьмы, даже от следствия хотят защитить.
