«Здравствуй, дорогая наша сестра Анна! Пишет тебе твоя сестренка Надя. Во-первых строках своего письма сообщаю, что дома все хорошо, все живы, здоровы, чего и тебе желаем», – Аня читала письмо от сестры и умилялась каждому слову.
Тетрадный лист в клеточку был полностью исписан ровным аккуратным почерком. От письма веяло домом, а строчки с тщательно выведенными буквами, казалось, оживали, и Аня как наяву видела и мать, и отца, и Надюшку, щеголяющую в новой блузе, сшитой ей Мурой.
– Что пишут? – спросил Саша.
По счастливому выражению лица жены, он догадывался, что у Деркаченко все хорошо, но надеялся, что, может быть, родные Анны что-то сообщат и о его близких.
– А? – Аня опустила письмо, улыбка сияла на ее губах, а взгляд был далеким, будто она смотрела вдаль и видела родной дом за тысячи километров, что разделяли их.
– О моих ничего нет?
Аня спохватилась:
– Есть! Вот, Надя пишет: «Вчера вечером мы с Олей ходили в кино, показывали фильм „Путевка в жизнь“. Вы еще не видели? Очень интересно. Там…». Так, это про кино… Вот! – Аня подсела к столу, поближе к мужу. – Представляешь, мы сели рядом с Анной Войтковской, твоей золовкой. Она была с мужем. Спрашивала, как вы поживаете. Я сказала, что хорошо. Она просила передавать привет и сказала, что у них тоже все хорошо». – Аня посмотрела на Сашу и, как бы извиняясь, пожала плечами. – Все. Больше ничего.
– Ну, хорошо, значит – хорошо! – Саша встал. – Пойду. Пора мне. Сегодня не жди, поздно приду. – Он закашлял. – А, вот еще тебе, – и он достал из кармана шинели журнал «Молодая гвардия».
Аня обрадовалась ему не меньше, чем письму. В журнале печатали роман Николая Островского «Как закалялась сталь», и Анна с упоением читала про Павку Корчагина и, пересказывая мужу содержание, восхищалась героизмом первых комсомольцев.
Саша надел буденовку и шагнул к двери.
– Саша, – Аня окликнула его, тихо, но с такой нежностью.
Он повернулся. Аня подошла, прижалась к нему, упираясь животом.
– Дите просится на волю, стучит…
– Пора уже? – Саша забеспокоился.
– Еще месяц. Только тревожно как-то. Боюсь я, Саша.
Он поднял ее лицо за подбородок. Заглянул в глаза – мягкий ласковый взгляд, но страх мелькал в нем, поднимаясь из золотистой глубины, придавая глазам глубокий коричневый оттенок.
– Что ты, Аннушка, все будет хорошо…
Аня вздохнула с облегчением. Когда муж был рядом, все страхи расползались, а она чувствовала себя уверенней.
– Ты скорее возвращайся, – Аня поцеловала его, поправила воротник, – и что-то кашляешь, уже холодно, ходишь нараспашку, заболеешь еще…
– Все нормально, не заболею, – Саша взял ее за плечи, чуть отодвинул, – пойду я, Аннушка, пора, и так ушел на час, дел много.
Аня засуетилась, подхватила платок.
– Я провожу. Да и Шурке пора домой. Куда они с Клавой запропастились…
На дворе стоял август тысяча девятьсот тридцать четвертого года. Уже чувствовалось дыхание осени: ветер стал холоднее, зачастили дожди. Ловя каждый солнечный день, Клава ходила гулять с Сашей – то в ближайший лесок, то к соседям на двор лошадей смотреть. Анна в последнее время чаще стояла на крыльце, дыша воздухом, или отмеряла шаги рядом с избой. Вот и сейчас она осталась за калиткой и долго смотрела вслед забрызганной грязью полуторке, пока та, увозя мужа, не исчезла из виду. Вдохнув полной грудью, Аня почувствовала, как ребенок заворочался внизу живота. Скользящая резь прошла по пояснице, легко прикоснувшись. Но от этой неожиданной боли Анна вздрогнула.
