Итак, я был увлечён семинарским хором, так сказать, платонически, и это было единственно то, что примиряло меня, а думаю и других моих товарищей с тем, что вынуждены были иногда по 1,5-2 часа стоять в рядах в церкви шпалерами, стоять статуями под неослабным оком инспектора семинарии. С хор неслись чудесные звуки хора, благодаря чему богослужение превращалось в концерт. Не будучи участником хора de facto, душевно я как-бы участвовал в нём. Я в музыкальных номерах узнавал иногда своих прежних знакомых по духовному училищу. Вслушивался в те номера, о которых мне раньше говорил брат и напевал отрывки из них, но чаще всего слушал нечто новое и из репертуара и по части исполнения. В годы моего учения в семинарии хору посчастливилось иметь регентом бессменно в течение четырёх лет одного лица – Попова Михаила Васильевича, человека одарённого и ставшего потом регентом-профессионалом, а до этого частая смена регентов только лихорадила хор. Попов обновил репертуар хора произведениями Архангельского, композитора и регента Казанского собора в Петербурге. Архангельский в своих композициях обнаружил и то, что он в равной степени владеет искусством как лирической тональности, так и драматической, особенно в своих концертах. Композитор ввёл новую манеру концертов с началом solo.18
Нужно сказать, что увлечение исполнением с solo было характерным для того времени в духовной музыке, причём не в качестве только композиционного компонента произведения, а в качестве основного элемента: мотив solo под аккомпанемент хора. В таком виде, например, было построено «Ныне отпущаеши», комп[озитова] Степанова. Такое исполнение было эффектным, но в сильной степени смахивало на стиль светского произведения. В хоре появились солисты особого типа с пошибом на театральное исполнение.
В семинарском хоре в этом типе исполнения прославился ученик Свечников Александр, обладатель лирического тенора. Его приглашали на «гастроли» в этом направлении даже в другие хоры.
К знакомым мне композиторам прибавились новые имена: Архангельский, Беневский, Соколов, Степанов, но лидером среди них в смысле того, чьи произведения чаще исполнялись, был Архангельский, и это придавало хору вид единого стиля исполнения произведений духовной музыки.
Как и в Камышловском духовном училище, семинарский хор и отдельные его певцы принимали участие в другой области музыки – светской и пользовались заслуженной популярностьго даже в городе. Петь вообще было стихией, постоянно окружавшей семинарию и бушевавшей внутри её. Песня начиналась где-либо стихийно, как пожар начинается от брошенной горящей спички. Раздался один голос, к нему присоединился другой, третий, а там, подобно снежному кому, обрастающему снегом при его вращении, выходит на сцену полный хор в каком-либо классе в перемену между вечерними занятиями и раздаётся:
«Сторона-ль, сторонка,
Сторонка родная.
Темными лесами поросла,
покрылась
Широка, просторна ты, страна
родная!»
Весной во время экзаменов вечером группа семинаристов, любителей пения, собиралась в саду на беседке-ротонде, с которой открывался вид на Каму, усеянную огнями от пароходов, и пели свои любимые песни кто чем мог: кто тенором, кто басом, а кто и просто чем Бог послал. Песня неслась на Каму, гуляла по её широкому и спокойному лону, и люди знали: это поют семинаристы.
В хор отбирались лучшие голоса и энтузиасты пения, а из них Элита – солисты. Это были те, кто составлял гордость семинарии и кто демонстрировал своё искусство на семинарских вечерах.
