– И ты же тоже считаешь, что я не могу быть режиссером, да? И все потому, что женщина!
Ветер поднимает с асфальта паруса пыли, готовые нести ночь к неведомым горизонтам. Погода портится. Пустой пакет проносится по газону.
– С чего так решила?
– Ты это писал в своем гребаном романе!
– Но это же художественный вымысел.
– Ага, рассказывай мне.
– Да и не так я писал.
– Все так.
Я и жена напротив друг друга – глаза в глаза, как боксеры перед взвешиванием.
Молчание сжигает нервы. Уличный, мать его, театр!
Полночный зритель. Взбунтовавшийся город. Приподнятой падугой незаметно колыхающаяся вселенная.
– Платон, да угости меня наконец-то этой поганой шаурмой. – Ленка прижимается мокрым лицом к моей груди. – Я же тоже человек!
– Да без проблем.
Пока все готовится – за стеклом видно, как нерусский парень в белом колпаке и целлофановых перчатках стелет на стол лаваш и набивает его всякой всячиной, – я пью чай из бумажного стаканчика, бодрюсь, как могу. Ленка дышит мне в грудь, шепчет.
– Какой же ты красивый… До чего же ты, сука, красивый.
За суетой продавца на вертикальной трубе вращается кусманище мяса, от него веет пряностями и Кавказом.
– Спасибо, – выдаю я. – Так ты мне Таньку отдашь?
– Ты можешь не забивать голову работой, хотя бы сейчас? Завтра приедешь в театр и все по-деловому обсудим.
– А сейчас?
– А сейчас ты мой муж, а я твоя жена.
– А завтра?
– А завтра я буду худрук, успешный режиссер, а ты дерзкий парень, который решил выступить против всех.
Подъезжает автобус, увозит с собой зрителей в рассеянный мрак. Собаки разбегаются по подворотням. Проступившие из темноты глаза забулдыг растворяются в зарослях кустов.
– И ты будешь снисходительно на меня глядеть?
– Буду.
– А дома?
– А дома буду тебя любить. – Ленка поднимает глаза и гладит мои плечи.
– За что?
– За то, что ты дерзкий парень, что решил выступить против всех. – Она со всех своих женских сил прижимает меня к себе. – Какой же ты широкий…
– Все готово, возьмите, пожалуйста. – Из окошка волосатая рука протягивает завернутую в бумагу шаурму.
И новая театральная жизнь стартанула с места… И понесло… Куда понесло? Да шут его знает. И нам дали в помощь двух художников ДК. И нам выделили комнату для первых репетиций – читок, притирок актеров к тексту. Мы укомплектовались по полной – Танька согласилась принять участие в нашем «Марше одноногих». Ленкина избирательность сыграла в нашу пользу, вздорная актриса, недовольная ролью, что она не Джульетта, а какая-то Кормилица, назло руководству дала добро на работу в нашем спектакле. Тем более главная женская роль, да к тому же – единственная женская любовь. Жена злилась, что странно, почему-то на меня. Да и ладно.
Сама же говорила, решим все по-деловому, как полагается, я приехал к ней в театр… Ленка же сама отвела меня к Таньке, мол, спроси у нее все сам – готова или нет? Актриса оказалась готова, Ленка к такому повороту сюжета – нет.
Первая читка прошла вяло и скованно, с запинками и переспрашиванием. Явились все, кроме Колдая, тот работал, это нормально. У него-то роль – выйти из темноты вначале и в конце на три секунды да произнести одну фразу. Вот и весь бенефис. Все остальное исполнит фактура – большая и суровая, и даже если его герой позабудет текст, это мало кого огорчит, зритель подумает, что так и надо.
Читка проходила в комнате, где, как я понял, базировался Театр семейной трезвости. Стены были залеплены множеством фоток, которые увековечивали всю прелесть безалкогольной жизни. Снимок за снимком, если просматривать слева направо, возникнет ощущение, что глядишь допотопный фильм – счастливые мужики, еще больше счастливые женщины, то они вокруг самовара, то они моржуют возле проруби, то играют в бадминтон. Дальше сюжет о трезвом счастье закручивает интригу – и вот наши отважные герои уже на сцене в балетных юбках, исполняют танец маленьких лебедей. Нелепые, пузатые, рыхлые, задорные, улыбчивые, с тройными подбородками… Под фотографией надпись: «Быть трезвым – это весело».
