Мне стало любопытно. Протиснувшись мимо скучающих медиков, я нырнул в подъезд и бодро направился к лестнице, предвкушая, как стану делиться с Гульнарой этими свежими впечатлениями. Но не тут-то было: почти сразу же путь мне преградил отделившийся от стены мужчина – выставив передо мной руку с рацией наподобие шлагбаума, он как-то устало, но все же вполне отчетливо произнес короткое:
– Куда?
– А что? – я растерялся от неожиданности.
– Нельзя. Следственные действия.
Сказав это, он вернулся на прежнее место и тут же забыл о моем существовании, благо я не выказывал намеренья преодолеть наложенный запрет, оставшись стоять там, где стоял. Кажется, именно в этот момент я и заметил уходившие куда-то наверх подсохшие разводы чего-то бурого, недавно растекшегося по ступенькам. Не знаю, почему, но как-то сразу стало понятно, что это – кровь…
Тем временем в рации у остановившего меня мужчины что-то затрещало – требовательно и невнятно. Нахмурившись, он поднес ее к уху:
– Да. Готовы. Хорошо.
……
– Да, спускайтесь.
……
– Внизу. Нет, уехал. Только что.
Чуть погодя я услышал шаги – что-то, по всему, довольно громоздкое, медленно спускали по лестнице несколько человек. Продолжая стоять, я затем увидел, что это было: двое, передний, в халате, – наверняка, санитар, а задний – в расстегнутом милицейском пиджаке – осторожно и вместе с тем неловко тащили обычные узкие брезентовые носилки, на которых лежал кто-то, небрежно прикрытый простыней.
Не помню, в какой именно момент я понял, что на носилках – Гулин отец и что он – мертв. Когда увидел его голову, выбившуюся из-под простыни и как-то неестественно вздрагивавшую на каждой ступеньке? Или мгновением раньше, остановив взгляд на ботинках, болтавшихся из стороны в сторону так, словно бы в них не было ног? Разумеется, мне стало страшно, но, вместе с тем, никуда не делось и любопытство, и еще какая-то вполне дурацкая мальчишеская гордость: дескать, вот ведь я – каков: увидел совсем рядом с собою нечто, абсолютно редкое и взрослое – настоящую всамделишнюю смерть!
Впрочем, я простоял там недолго – невзирая на жгучее желание выяснить, что же в действительности произошло. Еще сильнее оказался стыд: лишь на миг представив себе Гульнару и ее мать, я тут же понял, что необходимо избежать с ними встречи любой ценой – ибо даже близко не знал, что и как в подобных случаях принято говорить.
11.
Несколько дней я ходил в школу один, ни разу не встретив Гулю ни утром, ни после уроков на обратном пути. Видимо, она вообще оставалась все это время дома, несмотря на конец четверти. В следующие выходные, уже под самый Новый год, вновь похолодало – градусов до десяти без малого – в воскресенье я просидел дома весь день, валяя дурака: не было ни малейшего желания выходить на улицу.
Помню, часов в шесть вечера раздался звонок в дверь, на который я поначалу почти не обратил внимания. Мать пошла открывать, и вскоре из прихожей донесся ее голос:
– Сашка, это к тебе!..
Я бросился в прихожую, по пути чуть не сбив мать с ног, – она как раз уходила, решив, как видно, оставить меня наедине с незваным гостем.
Дверь была полуоткрыта, за ней стояла Гульнара, одетая в незнакомую мне до того светло-бежевую дубленку и замотанная плотным шерстяным платком. У нее вновь был кукольный вид – но теперь это была другая кукла, грубая и простая, вроде матрешки.
Разумеется, я предложил девочке войти, но Гуля в ответ лишь покачала головой. Тогда я сам, сдернув с вешалки и накинув на плечи пальтишко, выскочил на лестницу и, прикрыв за собой входную дверь, подпер ее спиной, словно бы опасаясь, что кто-то непрошеный появится за мною следом.
