Оттого так затрепетало сердце мое, когда увидел я нынче вечером любезную Софьюшку в слезах и крайней печали. Когда расстались мы с вами, господин Тиличеев, пошел я на жилую половину, и застал милую девицу в холодной угольной комнате, с раскрытой книжкой в руках. Сидит она, душа моя, плечики платочком теплым кутает, а слезки так и сыплются в открытую книжку, как вот дождик частый. Да, сударь мой, сиротская доля несладкая, хоть и у тетушки родной… А как пришел господин Берко-Беркович, сорвалась она с места, и в комнатке у себя с шумом заперлась – должно быть, ножкой стула дверную ручку заложила. Вот так вот, сударь… – старичок зашмыгал носом, завозился в своих одежках, засморкался тихонько.
– Могу я узнать, господин… Мордюков?
– Да, да! Верно изволили запомнить мою немудреную фамилию, как верно и вопрос желаете задать. Хотите вы узнать, какое дело вам, человеку в первый раз в жизни в сей дом приехавшему с обыденным соседским визитом, до таковых подробностей и даже семейных тайн. Но я-то Софьюшке не чужой, с малолетства ее, душеньку, знаю и любуюсь ею безмерно, оттого и судьба ее мне не безразлична. В одну неделю, всего лишь в одну неделю, всё в щелыгинском доме переменилось.
Должно быть, наслышаны вы, милостивый государь, что Марья Спиридоновна себя важно держит и перед женихами не заискивает? – несколько поуспокоившись, перестал старичок теребить свой вислый нос. – Что перед Масленой неделей собиралась девиц в Москву вывезти, дабы достойно на праздничных балах показать и женихов обрести самых изрядных? Так и задумывалось, но мечтам этаким не суждено сбыться. У Марьи Спиридоновны сынок имеется, старший, в гвардии в столице служит. Госпожа Щелыгина всем своим гостям историю изволит рассказывать про мундир из неподобающего сукна, но если бы все так невинно было! Не подобает мне выбалтывать чужие тайны такого скандального толка, скажу лишь, что сынку Марьи Спиридоновны не деревня грозит, а каторга и Сибирь.
Семь дней назад прислала за мной госпожа Щелыгина свои сани с лучшей упряжкой. Еще и дворня не вставала, как уж сидел ваш покорный слуга у ней в кабинете, и задала она мне вопрос, коему удивился я безмерно. Спросила она, нет ли возможности сочетать браком двоюродных брата и сестру, дескать, наслышана она, что, наприклад, во Франции такие браки обыденны, особливо между членами знатных семей. Дескать, поскольку теперь государь наш Павел Петрович в близкие сношения с католическим орденом вступил, то не будет ли послабления и в некоторых наших православных обычаях.
Отвечаю ей, что таковых случаев не наблюдается, а сам смекаю – к чему бы это? Тут и сама Марья Спиридоновна расплакаться изволили и признались, что получены ею от сына известия самого дурного толка, и что спасать его она намерена всеми способами, какие только существуют.
Догадался я, что хотела она сына своего сочетать браком с племянницей, Софьюшкой, чтобы состоянием ее дело поправить. Ибо у любимицы моей от родителей осталось весьма значительное богатство – и в здешней губернии, от отца, и от матушки, на Волыни. Те имения, что поблизости, нераздельны в управлении и распоряжается ими Марья Спиридоновна как опекунша и ближайшая родственница, покуда Софью замуж не отдадут. Тогда уж имения делить придется, и, смекаю я, у Марьи Спиридоновны не столь уж значительная часть останется. Очень уж дорого ей гвардеец столичный обходится. Так дорого, что за дочерью, Полинькой, приданого все меньше остается.
