Оливье стоял рядом, наблюдая, как Аня разглядывает картину. Он нетерпеливо покачал головой, показал глазами на платье Ани, потом дотронулся пальцами до центра портрета. Художник, отдав дань условностям или пожеланиям заказчика, всё свое умение сосредоточил на деталях. Кружева, вышивки, жемчуг – всё выглядело как настоящее, гораздо более живое, чем лицо на портрете. А с корсажа дамы свисал медальон, очень похожий на тот, что сейчас Аня невольно накрыла ладонью. Довольно невзрачный, тусклый, с несимметричными лепестками, он совсем терялся на фоне роскошного платья. Но как раз на него и указывал тонкий белоснежный перст дамы.
Аня едва успела присесть на свое место за столиком, как вернулась разрумянившаяся Елена Степановна.
– А где это ты пропадала? Смотрю, а тебя все нет и нет… Детвора веселится! Даже Вадька в восторге. Моник тоже спрашивала, куда ты подевалась. Нет, тут у них очень здорово – без перехода заявила хормейстер, обмахиваясь салфеткой – но если я еще раз услышу про филлоксеру… Это вредитель такой виноградный… Смотри, месье Мартен опять бровями шевелить будет! – указала она на мэра и сопровождавшую его переводчицу.
В наступающих сумерках Аня уже не могла различить бровей мэра, и смотрела она не на него. Рядом с Моник стоял Оливье, опустив голову и улыбаясь.
– Пришло время принести общую благодарность устроителям этого замечательного праздника! Поскольку старшие представители семьи Фезензаков находятся в отъезде, немалые хлопоты по приему гостей взял на себя младший отпрыск этой старинной фамилии… Позвольте представить его тем, кто еще с ним не знаком – Оливье де Желас де Фезензак!
– Ух ты, какой! – одобрительно заметила непривычно словоохотливая Елена Степановна, наклонившись к Ане. – Я где-то его уже видела. Только думала, что он из обслуги или навроде того.
Послышался пронзительный свист, потом грохот, затем радостные крики зрителей – над башнями замка распустились цветные гроздья фейерверка. Гости поднялись со своих мест, столпились посреди лужайки, аплодируя и смеясь. Аня стояла вместе со всеми, подняв голову и глядя в небо. Почувствовав прикосновение, она обернулась. Оливье сжал ее ладонь и прокричал ей на ухо, дождавшись перерыва между залпами:
– Я… тебя… приехать! – старательно выговорил он русские слова, покачал головой и исправился: – Я приехать тебя скоро!
Январь 1798 года, имение Щелыгино
Тиличеев оправлял на себе шубу, ожидая на широком крыльце с полукруглыми ступенями, когда подадут его возок, как кто-то тронул его за локоть. Обернувшись, он увидел давешнего старичка в приношенном кафтане. Сейчас поверх всего платья на старичке громоздилась простая собачья доха.
– Это ваш возок, сударь? – спросил он, кланяясь. – Не сделаете ли вы, милостивый государь, доброе дело, не подвезете ли старика до развилки на Успенское? У меня, знаете ли, санки открытые, и лошадки небыстрые, а мороз крепенек… Премного благодарен!
Он обрадованно засуетился, взбираясь в возок, на ходу махнув своему кучеру ехать следом. Влезши, деловито закопошился, устраиваясь и укрываясь, потом одобрительно произнес:
– Сейчас видать старинную работу! Не иначе, как еще родителям вашим принадлежала сия повозка!
– Да, это еще от батюшки с матушкой досталось… Мне на своих почти не приходится ездить. Все больше на почтовых, да по казенной надобности.
– Как же, сударь, наслышаны… Смею заметить, мы с вами в некотором роде коллеги – щегольнул старичок ученым словом – мне тоже приходится по роду деятельности все время в дороге проводить. Только ваш покорный слуга делами мелкими, несравнимыми с государственной важностью, занят. Я, сударь, судебными исками промышляю, в интересах наших окрестных помещичков бумаги составляю да по судебным инстанциям развожу. Ну, у всякой птицы свой полет!
