Государь, конечно, раздражен и взволнован; он снова выражал неудовольствие действиями главнокомандующего, в особенности недостаточно энергичными распоряжениями по поводу занятия Босфора. Князь Горчаков по-прежнему не хочет ничего отвечать на английский циркуляр, повторяя, что всякие новые объяснения будут напрасны. Я решился высказать противное мнение: нам нет никакой выгоды ускорять разрыв, а, напротив, если даже война неизбежна, то лучше протянуть долее переговоры. Во всяком случае, нельзя оставить английский циркуляр без ответа; молчание наше будет принято Европой за сознание нашей неправоты, а нахальства английские послужат к обвинению России в действительных честолюбивых замыслах. Я доказывал, что при каких бы невыгодных условиях не состоялся теперь конгресс, он все-таки мог бы привести дело к более благоприятному разрешению, чем может в любом случае привести новая война, угрожающая нам самыми гибельными последствиями.
Государь во многом соглашался с моим мнением, но канцлер упорно оставался при своем non possumos[13] и предлагал мне взять на себя редакцию ответного циркуляра. Спор кончился, как обыкновенно, ничем: положено было дождаться получения, с одной стороны, английского циркуляра официальным путем, с другой – ответного письма от императора Франца-Иосифа, которое может прийти дня через два.
Страшно подумать, что в такой критический момент, когда, может быть, решается будущность России, политика ее в таких бессильных, старческих руках! У князя Горчакова не только нет никакой инициативы в ведении дела (что было и прежде главным его недостатком), но даже нет мысли; он исключительно отделывается редакциею коротких ответных телеграмм, в которых большей частью одни неопределенные фразы без конкретного содержания.
23 марта. Четверг. Еще не получены ни английский циркуляр, ни письмо австрийского императора, поэтому сегодня князь Горчаков и не был во дворце. Государь потребовал к себе генерала Тотлебена и предварил его о намерении своем послать его в действующую армию, первоначально в помощь главнокомандующему, а потом и для замещения его в случае болезни. Генерал Тотлебен откровенно высказал государю, в каких натянутых отношениях он с давних времен находится к великому князю Николаю Николаевичу.
Перед обедом заезжал ко мне граф Игнатьев; говорил о том, что в Министерстве иностранных дел нет ровно никакой руководящей программы. Я убеждал его изложить свой взгляд письменно для представления государю.
24 марта. Пятница. У государя опять было совещание о мерах против распространения социалистической пропаганды. Участвовали Валуев, Тимашев, Мезенцов, граф Толстой, граф Пален и я. Говорили много, но большей частью всё давно известное и пережеванное; ничего, конечно, не придумали. Решено только, чтобы названные лица (кроме меня) снова собрались и потолковали. Вперед можно предвидеть, что и на этот раз дело окончится одними бессодержательными фразами.
Граф Игнатьев опять был у меня и сказал, что ему удалось наконец убедить канцлера приготовить ответ на ожидаемый английский циркуляр; но и тут, по словам Игнатьева, проектированный бароном Жомини ответ, так же как и все прежние телеграммы и ноты князя Горчакова, заключается в одних пустых фразах. Снова я убеждал графа набросать, хотя бы в виде конспекта, содержание ответа, которого заслуживает нахальство английского циркуляра. Не знаю, исполнит ли он обещание; ему не хочется раздражать против себя князя Горчакова, который и без того уже злобствует и на графа Игнатьева, и на меня. Тщеславию его и эгоизму нет предела.
