Дневник Личности - страница 7

– Как это Вы не помните?

– Объясняю. У меня трое детей, все мальчики, родились друг за другом. Мы делали все, что нам рекомендовали. Сейчас, по прошествии лет, я не помню кому и что.

– Во сколько месяцев ребенок начал сидеть? – интересно, она принципиально не называет сына по имени?

– Как положено.

– Сколько ему было, когда он пошел?

– Около года, – столь пространный ответ заставил эскулапа от медицины, наконец, оторвать взгляд от созерцания собственного идеального маникюра и поднять глаза на Любу.

– Когда он сказал первое слово?

– В полтора-два года, когда они начинают обычно говорить? – Любе уже стало смешно. Она на себе испытала нагрузку, при которой человек занят по уши ежесекундно, включая ночи. Поэтому знала, что в памяти остается только то, что выбивается из нормы. И теперь, пытаясь вспомнить, кто сгрыз пульт от телевизора она сначала восстанавливала в памяти, в какой квартире стоял этот телевизор и из этого делала вывод, следы чьих молочных зубов остались на пульте. Потому что старший сын подрастал в одном районе города, а перед рождением среднего они перебрались в другой.

– Когда он первый раз сказал предложение из трех слов?

– Вовремя.

– Мамочка, Вы хоть что-нибудь знаете про своего ребенка?

– Все, что нужно.

– Когда он начал говорить сложные предложения? Или еще не говорит?

«Господи, за что мне это?» – вопрошал Умник.

«Давай взорвем ей мозг!», – начал заводиться Веселый.

– Говорит. Начал поздно, года в четыре. Поэтому мы ходим в логопедический сад. И нам просто нужна справка для комиссии.

– На учете у какого-нибудь специалиста состоите?

– Нет.

– А как же, вот запись невропатолога в карте, а говорите, не состоите! – О силы небесные! Она открыла карту!

«…и нашла то, что ей нужно», – Веселый был неутомим.

– Понимаете ли, – Любе стало не смешно, она начинала злиться, – это запись невропатолога с очередной диспансеризации. Такие же записи там есть от хирурга, окулиста, стоматолога и других специалистов. И это совсем не значит, что мы у всех них стоим на учете!

«Давай, Любка, порви ее нервную систему!»

– Мамочка, – ну что за дурная привычка всех врачей страны так называть мам! Вот же, в карте, на первой странице написаны и имя, и отчество, если не жалко, – вы не следите за своим ребенком!

– У меня, на секундочку, он не один. Все, что нужно и должно я своим детям даю.

– Нечего было столько рожать, если Вы не можете вспомнить, когда ребенок заговорил.

«Твою ж мать!» – это Люба сказала уже про себя.

– Мальчик, подойди сюда! – без тени заинтересованности и ласки подозвала она сына, ты считать умеешь?

– Цыфалки? – Любин сын хитро улыбнулся.

– Ну да, считать. До пяти сможешь?

– Лаз, два, тли, четыле, пять…

– А дальше?

– Сесть, семь, восемь, девять, 10,11,12,13,14…

– Хватит-хватит, я поняла. А от десяти обратно сможешь?

Любе тоже стало интересно, сможет ли.

– 10,9,8,7,6,5,4,3,2,1, – выдал сын, с недоумением глядя на врача.

Люба подмигнула ему и подняла вверх большой палец правой руки. Вся проблема логопедии, как подсказал Любе Мозг, была из-за того, что в самом раннем детстве, когда этот кроха еще лежал на столе, а потом под него же ползал, она с ним не разговаривала. Сказать, что Люба винила себя в этом, нельзя. Фил вполне доступно объяснил, что пятый год разговаривать с тем, кто тебе не может ответить затруднительно даже самому морально стойкому человеку. Поэтому Люба наладила с сыном невербальный контакт. Им достаточно было посмотреть друг на друга, чтобы уловить настроение, понять нужду, пошутить и вместе весело рассмеяться. Это был и огромный плюс, а так же огромный минус. Потому что в итоге, кроме Любы сына никто не понимал. Проблему эту поймали достаточно быстро, в три года и стали целенаправленно ей заниматься. Сын заговорил гораздо лучше, а контакт с матерью остался.