– Быть такого не может! – весело выкрикнул Андрей Павлович. – Сколько живу, до сих пор умиляюсь, когда вижу запотевшие окна проезжающего автобуса. Как ничтожно, скажете вы, а для меня ценнее зарплаты.
– Ну, удивили, удивили.
Тем временем третий графин подошёл к концу. Часы напротив барной стойки показывали полночь, по сему мы собрались расходиться. Завтра, то есть уже сегодня, целый рабочий день. Однако этим дело не закончилось. А закончилось оно четвёртым графином и продолжением оживлённого разговора.
– Как вы относитесь к живописи? – с жаром спросил раскрасневшийся от выпитого Садёнов.
– Пейзажи Саврасова восхитительны! Особенно с этаким грязноватым оттенком, как в "Грачи улетели". Просто чудесно!
– Неплохой вкус. А авангард вас не привлекает? "Крик", "Сон, вызванный полётом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения" – по-моему, гениальнейшие картины. Хотя бытовые сюжеты Саврасова не уступают им в великолепии. Просто иногда мне кажется, что сюжеты, как в "Грачи улетели" очень часто встречаются в жизни, они здесь на каждом углу только и ждут ваших глаз. Лучше ведь посмотреть на неповторимый пейзаж в оригинале, нежели на его интерпретацию художником, которая на холсте останется такой же даже через сотню лет.
– Позвольте, но ведь и авангард весь – это видение художника. Разве галлюцинации Дали могут быть интереснее мастерски написанных пейзажей, куда, между прочим, тоже душу вкладывают. Не соглашусь, что его мысли, изображенные на холсте, могут соперничать с реальностью, будь и она на холсте.
– Через картины Сальвадора можно увидеть то, чего нет в реальности. Вот мы не можем представить искажённое время, а он может! Впрочем, я соглашусь с вашим несогласием, – залился звонким хохотом Андрей Павлович. – потому что можем! Можем!
Глядя на от души хохотавшего аристократа, я был до крайности удивлён, ведь ещё пару часов назад мог бы поручиться всем своим имуществом, что он слишком выдержан для подобных действий. Это же самое удивление заставило меня сначала улыбнуться, а потом ещё громче Садёнова расхохотаться на весь бар. На нас даже не покосились: теперь я наконец понял ещё один плюс "Бочонка": тут все посетители друг другу будто родные; каждый терпим к слабостям ближнего. Если вдруг кому-нибудь невзначай захочется подебоширить, то вряд ли он долго будет нарушать общественное спокойствие, но не потому, что ему заломает руки охранник – вовсе нет. Просто этот человек увидит, что все люди вокруг него дружелюбные и готовы ответить добром на любую просьбу. Возможно так сложилось потому, что в бар ходят в основном те, кто уже нашёл в жизни гармонию.
Нас в тот момент было трудно отнести таким людям. Нахохотавшись, мы уже по хозяйски допили четвёртый графин бурбона и вышли на дождливую улицу. По закону подлости дождь полил как из ведра.
Сделав шаг под навес, Андрей Павлович с умиротворённым лицом закурил.
– Ну что, до свидания. Как-нибудь свидимся, может даже в этом баре в следующие выходные.
– Вернёмся бурбону?
– Ну конечно!
– Тогда до скорого.
Мы пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.
Жил я неподалёку, на 8 этаже одной из новостроек, окруживших пол города. Стояли они таким образом, что по одну сторону была оживлённая сверкающая окраина, а по другую – домики частного сектора, за которыми простирались бескрайние просторы лесов. Как оказалось в последствии, Садёнов жил в такой же новостройки. Он постоянно жаловался, что в его собственной квартире нет балкона, а в моей съёмной есть. Он хотел сидеть на нём в кресле по вечерам с бокалом красного вина. Хорошее дело.
