До движения (сборник) - страница 3

А вот и наши африканцы подоспели. Да, конечно, могу вас сфотографировать… На каком фоне? Ах, с нами хотите сфотографироваться?! Ну, можно, наверное… (Мы растрепанные и раскрасневшиеся от велодня под ярким солнцем). Да-да, и друга вашего зовите, можно-можно. (Английский у них грамотный, правильный.)

Напоследок уселись у самой кромки озера: каменные лавочки, тенистые деревья, лапастые суккуленты. Чудесный тихий вечер: так бы и сидеть здесь у воды, смотреть, как солнце катится за холмы… Но надо ехать: хочется самостоятельно вернуться в Тверию, успеть к закрытию проката.

Людская река не мелеет – сотни возбужденных арабских лиц. Долго нам еще стоять на этих ступенях? Того и гляди швырнут в нас чем-нибудь. Интернет ответа о происходящем не дает, может, к полиции обратиться?

Младшие так запрятаны в броники и каски, что и не разберешь, где лицо. У старшего оно открыто: выражение раздраженное, взгляд острый. Светлокожий еврей, но вряд ли из постсоветских. Говорю по-английски:

– Извините, скажите, пожалуйста, здесь что-то случилось?

– ? Нет, ничего не произошло.

– А почему так много людей?

– ??? Просто они с молитвы возвращаются.

Ах, так ведь пятница сегодня! По пятницам мусульмане коллективно молятся! А мы как раз в арабском квартале! Как же я не подумал!

– А… а нам можно пройти?

– Да, пожалуйста. Разве вам что-то мешает?

Ну как сказать! Свободной дорогу точно не назовешь. Сам-то с пистолетиком и бронированной охраной стоишь.

Боязно. Мнемся перед патрулем.

– Скажите, а в Гефсиманию мы правильно направляемся?

– Куда-куда?

– Гефсимания (произношу по-разному: Gethsemane, Gethsemeny).

– Get some money?

Ты еще «сребреники» скажи! Тут уже и я раздражаюсь.

– Да какие money, Гефсимания!

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Серьезно?! Полицейский в Иерусалиме, который не знает про Гефсиманский сад? Но по его лицу видно, что не понимает он искренне: сейчас ему вообще не до шуток, да и не до нас.

– Ладно, спасибо, – завершаю я разговор, полицейский не отвечает, тут же выпускает меня из внимания.

В Иерусалиме все было так: я не понимал, не понимали меня… Полицейский – это ерунда, я, например, совсем не понял храм Гроба Господня.

Я изучал его в два прихода, но целостный образ так и не сложился. Бесформенный квартал снаружи, беспорядочные пределы внутри, шумный арабский рынок вокруг. Очень людно: лица перекошенные, фанатичные, неистовые. Я старался вчувствоваться; примостился на лавочке у людского потока, текущего через Голгофу, – лишь получил замечание служителя (кажется, грека): не перекрещивай ноги.

Кое-что из тех визитов я, однако, себе хорошо усвоил: храм не музей; в иных, конечно, попадаются труды Джотто или, скажем, Микеланджело – эманации культа в сферу высокого искусства, но они все же не главное, а как бы побочный продукт. С тех пор по храмам я хожу осторожнее.

Из Тверии в Иерусалим мы ехали на автобусе. Почти вся дорога – серо-желтая, бесплодная, каменистая пустыня. По мере движения холодало: Иерусалим хоть и южнее Галилеи, но почти на километр выше Кинерета, климат на высоте резче и суше.

Маршрут делает петлю и подходит к воинской части – вошли солдаты. Веселые, шумные парни и девчонки. Все обязаны всегда быть при своем TAR–21 – никогда я прежде столько автоматов в обиходе не видел, в Галилее мне военные на глаза почти не попадались.

Часть маршрута пролегает через арабские поселения. Беднота. Мусор, грязь. Виднеются попытки наладить сельское хозяйство в пустыне при помощи допотопного инструмента. Малоуспешные. Водитель прибавил скорость: могут камнями забросать. Неуютно. Но присутствие в салоне вооруженных военных успокаивало.